Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

"...постучаться
в родимый силуэт избы"


Нет, я не гений декаданса,
И для борьбы не вызрел телом.
Мои мятежные мордасы
То красным красились, то белым.
То я клонился ближе к левым,
То я склонялся ближе к правым.
Я шёл по полю спелым хлебом,
Ложась порою в пояс травам,
Среди поэзии прекрасной,
Что вызревает на Стихире,
В Литсети, прочем толстомясом
литературномудром мире
Я Русь искал!
В очах младенца,
В незрячих старческих глазницах.
Особливо - испив мадеры,
Слезой набрякнув на ресницах.
Искал в глыбоких Светлоярах,
Искал на Шамбалах высоких.
В новье новелл, в сказаньях старых,
На Западах и на Востоках.
Но что нашёл?
Лишь стук идиллий,
Чему в ночах душа не рада,
Лишь силуэт избы родимой
За силуэтом Эдуарда.

Мою голову в кране,
Смотрю, как утекает пена,
Мы все лежим на диване,
А жизнь уходит постепенно,

Текёт (течёт) как пена в колено
(Не коленный сустав а водопроводное).
Иногда бывает застопорится,
Как когда жир смыть водой холодною.

Тогда вантуз не поможет,
Уксус с содой и "Крот" тоже,
Нужно взять потолще трос,
Чтоб решился сей вопрос!

Но в основном жизнь быстротечна,
А так хочется жить вечно!
И если б я смог,
То людям бы помог
Конечно!!
Чтоб были радостными утра,
Как осень в блеске перламутра.
(Ещё очень хорошая рифма "камасутра", но не для этого стиха)

И только Поэзия мне помогает,
Хотя ночью иногда спать мешает,
Но может буду жить вечно,
Если строчками себя увековечю!!

За сим заканчиваю стих,
Хотя не хочется без них!

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Была б женой я олигарха,
Который мне б писал стихи,
Я пела б их, нося панбархат,
И песни были б неплохи’.

Они б во всех висели чартах,
Их пели б даже утюги,
И на восьмое снова б марта
Врубали б их бы мужики.

А мне б, той славой распетру’ша
Покой внутри, забыться б враз,
И олигарху б так на ушко:
"Устала, смыться б от прекрас

Туда, где стали б все туземцы
Меня б иметь в своём виду,
А я б такая: место в сердце
Найти б, но что-то не найду.

И так, плывя б на во’лнах страсти,
И загорая б заодно,
Вершила б собственное счастье,
(И) Ко мне б ласкалося оно.

А после оного б - на сцену,
Плести слова и снова б петь
Про кровь, любовь и про измену б.
Мне б олигарха! Нету ведь...

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Что стоишь не шелохнувшись сакура моя,
белым облаком цветки на лазурном небе.
Я смотрю на них, печально, боли не тая.
Скоро все они умрут, облетят, как пепел.

Подпоясавшись для понта поясом оби,
в ярком кимоно японец стукнет в дверь ногой,
намекнет, съезжал я чтобы - он тут будет жить!
Там, где сакура, обычно родина его!

Сбегя от то́лпищей народу,
таксей с метро –
я в лес подался на природу.
В само нутро.

А здесь и зайчики, и белки…
здесь дятла стук…
И нет соседки – суки Верки.
И прочих сук.

Они, на грязных лавках сидя,
подъезд храня, –
всегда мешали, как завидят,
с дерьмом меня.

Меня, что на природу страстно
стремился выйдть!
Поскольку жись была ужасна –
хотелось выть.

И мельтешение рекламы,
и шум, и смог –
всё раздражало постоянно.
Сбивало с ног.

Но вот, всё то – теперь далече.
А счастье – тут.
Вон – белка с зайчиком… кузнечик…
слышь – дятла стук…

А люди – редкие здесь гости.
И неспроста.
На маленьком лесном погосте –
эх! – лепота!

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

Встала утром очень рано, всё доспехи выбирала,
шлем какой с какой кольчугой мне надеть решала я.
Я пришла на поле брани. Без меня здесь разобрались.
Порубали все друг друга, кровь рекой вокруг жнивья.
Что случилось знать бы надо, но везде одни лишь трупы.
Свой, чужой уже не спросишь, не получишь и ответ.
Как продолжить мне балладу. Я одна из данной группы.
И кому мне вызов бросить? Никого живого нет.
Подниму я меч булатный, на коня вскачу лихого.
Бог со мной, со мной и правда, ветер будет в спину дуть.
Ведь не зря я встала рано, опоздала лишь немного.
Я так это не оставлю, отомщу кому-нибудь.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Я много в жизни видел горя.
И стоя на балконе щас,
Курю на фауне и флоре,
Что Бог-отец создал для нас.
Приходят мысли непростые
Про всякое добро и зло,
И про ошибки роковые,
И как без них бы всё было.
Слеза мешает для обзора,
Душа рыдает и болит,
Наверно я помру уж скора,
От невниманья и обид.
О вы! Что так меня ругали
За смелый стих и гордый нрав,
Который все не понимали,
Хоть он талантлив был и прав!
Теперь, когда закрылись очи,
Что столько видели во тьме,
Поймёте: Бог стихи все ночью
Шептал на ухо прямо мне.

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

"...постучаться
в родимый силуэт избы"


Нет, я не гений декаданса,
И для борьбы не вызрел телом.
Мои мятежные мордасы
То красным красились, то белым.
То я клонился ближе к левым,
То я склонялся ближе к правым.
Я шёл по полю спелым хлебом,
Ложась порою в пояс травам,
Среди поэзии прекрасной,
Что вызревает на Стихире,
В Литсети, прочем толстомясом
литературномудром мире
Я Русь искал!
В очах младенца,
В незрячих старческих глазницах.
Особливо - испив мадеры,
Слезой набрякнув на ресницах.
Искал в глыбоких Светлоярах,
Искал на Шамбалах высоких.
В новье новелл, в сказаньях старых,
На Западах и на Востоках.
Но что нашёл?
Лишь стук идиллий,
Чему в ночах душа не рада,
Лишь силуэт избы родимой
За силуэтом Эдуарда.

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

С тобой разлук ещё не знали,
Прохладой серебрился плёс,
И мы друг друга согревали
В кругу Тургеневских берёз.

Но дней осенних приближенья
Пророчили обман и сплин.
И в душах родились сомненья,
Понятные лишь нам двоим.

Дожди сокрыли все улики,
Раздев деревья донага.
И журавлей печальны лики
В небесных осени глазах.

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Я много в жизни видел горя.
И стоя на балконе щас,
Курю на фауне и флоре,
Что Бог-отец создал для нас.
Приходят мысли непростые
Про всякое добро и зло,
И про ошибки роковые,
И как без них бы всё было.
Слеза мешает для обзора,
Душа рыдает и болит,
Наверно я помру уж скора,
От невниманья и обид.
О вы! Что так меня ругали
За смелый стих и гордый нрав,
Который все не понимали,
Хоть он талантлив был и прав!
Теперь, когда закрылись очи,
Что столько видели во тьме,
Поймёте: Бог стихи все ночью
Шептал на ухо прямо мне.

Что стоишь не шелохнувшись сакура моя,
белым облаком цветки на лазурном небе.
Я смотрю на них, печально, боли не тая.
Скоро все они умрут, облетят, как пепел.

Подпоясавшись для понта поясом оби,
в ярком кимоно японец стукнет в дверь ногой,
намекнет, съезжал я чтобы - он тут будет жить!
Там, где сакура, обычно родина его!

Сбегя от то́лпищей народу,
таксей с метро –
я в лес подался на природу.
В само нутро.

А здесь и зайчики, и белки…
здесь дятла стук…
И нет соседки – суки Верки.
И прочих сук.

Они, на грязных лавках сидя,
подъезд храня, –
всегда мешали, как завидят,
с дерьмом меня.

Меня, что на природу страстно
стремился выйдть!
Поскольку жись была ужасна –
хотелось выть.

И мельтешение рекламы,
и шум, и смог –
всё раздражало постоянно.
Сбивало с ног.

Но вот, всё то – теперь далече.
А счастье – тут.
Вон – белка с зайчиком… кузнечик…
слышь – дятла стук…

А люди – редкие здесь гости.
И неспроста.
На маленьком лесном погосте –
эх! – лепота!

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

"...постучаться
в родимый силуэт избы"


Нет, я не гений декаданса,
И для борьбы не вызрел телом.
Мои мятежные мордасы
То красным красились, то белым.
То я клонился ближе к левым,
То я склонялся ближе к правым.
Я шёл по полю спелым хлебом,
Ложась порою в пояс травам,
Среди поэзии прекрасной,
Что вызревает на Стихире,
В Литсети, прочем толстомясом
литературномудром мире
Я Русь искал!
В очах младенца,
В незрячих старческих глазницах.
Особливо - испив мадеры,
Слезой набрякнув на ресницах.
Искал в глыбоких Светлоярах,
Искал на Шамбалах высоких.
В новье новелл, в сказаньях старых,
На Западах и на Востоках.
Но что нашёл?
Лишь стук идиллий,
Чему в ночах душа не рада,
Лишь силуэт избы родимой
За силуэтом Эдуарда.

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Была б женой я олигарха,
Который мне б писал стихи,
Я пела б их, нося панбархат,
И песни были б неплохи’.

Они б во всех висели чартах,
Их пели б даже утюги,
И на восьмое снова б марта
Врубали б их бы мужики.

А мне б, той славой распетру’ша
Покой внутри, забыться б враз,
И олигарху б так на ушко:
"Устала, смыться б от прекрас

Туда, где стали б все туземцы
Меня б иметь в своём виду,
А я б такая: место в сердце
Найти б, но что-то не найду.

И так, плывя б на во’лнах страсти,
И загорая б заодно,
Вершила б собственное счастье,
(И) Ко мне б ласкалося оно.

А после оного б - на сцену,
Плести слова и снова б петь
Про кровь, любовь и про измену б.
Мне б олигарха! Нету ведь...

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Я много в жизни видел горя.
И стоя на балконе щас,
Курю на фауне и флоре,
Что Бог-отец создал для нас.
Приходят мысли непростые
Про всякое добро и зло,
И про ошибки роковые,
И как без них бы всё было.
Слеза мешает для обзора,
Душа рыдает и болит,
Наверно я помру уж скора,
От невниманья и обид.
О вы! Что так меня ругали
За смелый стих и гордый нрав,
Который все не понимали,
Хоть он талантлив был и прав!
Теперь, когда закрылись очи,
Что столько видели во тьме,
Поймёте: Бог стихи все ночью
Шептал на ухо прямо мне.

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

Встала утром очень рано, всё доспехи выбирала,
шлем какой с какой кольчугой мне надеть решала я.
Я пришла на поле брани. Без меня здесь разобрались.
Порубали все друг друга, кровь рекой вокруг жнивья.
Что случилось знать бы надо, но везде одни лишь трупы.
Свой, чужой уже не спросишь, не получишь и ответ.
Как продолжить мне балладу. Я одна из данной группы.
И кому мне вызов бросить? Никого живого нет.
Подниму я меч булатный, на коня вскачу лихого.
Бог со мной, со мной и правда, ветер будет в спину дуть.
Ведь не зря я встала рано, опоздала лишь немного.
Я так это не оставлю, отомщу кому-нибудь.

С тобой разлук ещё не знали,
Прохладой серебрился плёс,
И мы друг друга согревали
В кругу Тургеневских берёз.

Но дней осенних приближенья
Пророчили обман и сплин.
И в душах родились сомненья,
Понятные лишь нам двоим.

Дожди сокрыли все улики,
Раздев деревья донага.
И журавлей печальны лики
В небесных осени глазах.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

Была б женой я олигарха,
Который мне б писал стихи,
Я пела б их, нося панбархат,
И песни были б неплохи’.

Они б во всех висели чартах,
Их пели б даже утюги,
И на восьмое снова б марта
Врубали б их бы мужики.

А мне б, той славой распетру’ша
Покой внутри, забыться б враз,
И олигарху б так на ушко:
"Устала, смыться б от прекрас

Туда, где стали б все туземцы
Меня б иметь в своём виду,
А я б такая: место в сердце
Найти б, но что-то не найду.

И так, плывя б на во’лнах страсти,
И загорая б заодно,
Вершила б собственное счастье,
(И) Ко мне б ласкалося оно.

А после оного б - на сцену,
Плести слова и снова б петь
Про кровь, любовь и про измену б.
Мне б олигарха! Нету ведь...

Твои глаза горели страстью
И ты сказал — Я позвоню!
Я испытала сразу счастье
и после — восемь раз на дню.

Четвёртый месяц жду звоночка,
Держу у сердца телефон,
Но ты не звонишь ни разочка,
И я рыдаю в небосклон.

Я с телефоном неразлучна,
Мы с ним и в душ, и в туалет.
Звони, подлец, меня не мучай!
Да у тебя и номера-то нет...

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

Я родился не в больнице -
на святых полях Руси.
Ключевой водой умыться
любо, гой меня еси!

В изголовье пели птички.
Бог торжественно молчал.
Но "сарынь её на кичку" -
не напрасно я кричал.

Надо мной шумели клёны,
рысь играла желваком.
Быстро вырос я, вскормлённый
мамы родной молоком.

В пику вражьему бурьяну
я сражений не боюсь.
В тяжкий миг собой воспряну
и спасу святую Русь.

Ты, Россия дорогая,
если что, меня кричи.
Набираюсь сил пока я -
отдыхаю на печи.

Мы в сакральной глуши познавали мир Духа,
И от счастья взахлёб трепетали сердца,
Совпадая мечтами, смотрели друг в друга,
И беспечно впадали в любовь без конца.
Испытуя сомнений в тягучей нирване,
Как посланцы судьбы, не тонули нигде,
И кармически прочно сплелись на диване,
Воссылая моленья к далёкой звезде.
Отмороженных стёкол дыханьем касались,
И устройство миров понимали нутром,
Хоть тревожно кренилась хибара косая,
Мы безумие грёз возводили на трон.
А метель застилала пути водопадом,
Посылая зимы многозначный ответ:
Крыши белые, словно покрытые матом,
И сугробы, где пёс наш оставил свой след.
К нам зловеще тянулись кошмары из мрака,
Но храня наш извечный покой как дракон,
Ты в мечты погружал свой изношенный якорь,
Изгибая изящных ресниц полусон!
Нам засветит в глаза сумасшедшее солнце,
А священного гимна прекрасный мотив
Дирижоплем любви к небесам вознесётся
И к вершинам как ангелы мы полетим!

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

Я родился не в больнице -
на святых полях Руси.
Ключевой водой умыться
любо, гой меня еси!

В изголовье пели птички.
Бог торжественно молчал.
Но "сарынь её на кичку" -
не напрасно я кричал.

Надо мной шумели клёны,
рысь играла желваком.
Быстро вырос я, вскормлённый
мамы родной молоком.

В пику вражьему бурьяну
я сражений не боюсь.
В тяжкий миг собой воспряну
и спасу святую Русь.

Ты, Россия дорогая,
если что, меня кричи.
Набираюсь сил пока я -
отдыхаю на печи.

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Мы в сакральной глуши познавали мир Духа,
И от счастья взахлёб трепетали сердца,
Совпадая мечтами, смотрели друг в друга,
И беспечно впадали в любовь без конца.
Испытуя сомнений в тягучей нирване,
Как посланцы судьбы, не тонули нигде,
И кармически прочно сплелись на диване,
Воссылая моленья к далёкой звезде.
Отмороженных стёкол дыханьем касались,
И устройство миров понимали нутром,
Хоть тревожно кренилась хибара косая,
Мы безумие грёз возводили на трон.
А метель застилала пути водопадом,
Посылая зимы многозначный ответ:
Крыши белые, словно покрытые матом,
И сугробы, где пёс наш оставил свой след.
К нам зловеще тянулись кошмары из мрака,
Но храня наш извечный покой как дракон,
Ты в мечты погружал свой изношенный якорь,
Изгибая изящных ресниц полусон!
Нам засветит в глаза сумасшедшее солнце,
А священного гимна прекрасный мотив
Дирижоплем любви к небесам вознесётся
И к вершинам как ангелы мы полетим!

Твои глаза горели страстью
И ты сказал — Я позвоню!
Я испытала сразу счастье
и после — восемь раз на дню.

Четвёртый месяц жду звоночка,
Держу у сердца телефон,
Но ты не звонишь ни разочка,
И я рыдаю в небосклон.

Я с телефоном неразлучна,
Мы с ним и в душ, и в туалет.
Звони, подлец, меня не мучай!
Да у тебя и номера-то нет...

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Маюсь сильно сам собою до рассвета,
Натянувши пледом тело потеплей:
«Неустанно пьёт Луна и любит светом
Ночь пьянит одних, касаемо, людей.»

Али не считают нас людями в белом?
Али чем не глянемся кому подчас?
«Время терпит с напряжением стрелок.
Рано ль поздно подведёт итоги час.»

Ходом от бедра (придраться даже нечем!)
Ты ушла в заката пламенный проём,
«Где-то там следы остались встречи»,
Где-то там воспоминания об нём.

Только я глазами фильм сниму о жизни,
О горящей в небе нашей ночи на двоих,
Чтоб судьба смотрела снова бескорыстно,
Радоваясь звёздам в небе – мы средь них.

Звёздочка моя меня вчера отвергла,
Тотчас я заблочил сразу в инстаграмм:
«С тела снята лишь моим руками мерка,
Чтоб другим оно досталась ни на грамм.»

Вот и предо мной такая вот банальность:
Как простив, вернуть особых без потерь?
«Я в тебя собой входил всегда, как в данность»,
Где же вход теперь, где выход в эту дверь?

«Как когда-то и теперь без изменений
Правит балом сумасшедшая любовь.»
Я в плену давно терзающих сомнений:
Не было же вроде раньше – и вот вновь…
__________________________________________
В кавычках цитаты из разных стихотворений любовной лирики Князя Всея Стихиры Олега Кротова 2

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

"...постучаться
в родимый силуэт избы"


Нет, я не гений декаданса,
И для борьбы не вызрел телом.
Мои мятежные мордасы
То красным красились, то белым.
То я клонился ближе к левым,
То я склонялся ближе к правым.
Я шёл по полю спелым хлебом,
Ложась порою в пояс травам,
Среди поэзии прекрасной,
Что вызревает на Стихире,
В Литсети, прочем толстомясом
литературномудром мире
Я Русь искал!
В очах младенца,
В незрячих старческих глазницах.
Особливо - испив мадеры,
Слезой набрякнув на ресницах.
Искал в глыбоких Светлоярах,
Искал на Шамбалах высоких.
В новье новелл, в сказаньях старых,
На Западах и на Востоках.
Но что нашёл?
Лишь стук идиллий,
Чему в ночах душа не рада,
Лишь силуэт избы родимой
За силуэтом Эдуарда.

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

Встала утром очень рано, всё доспехи выбирала,
шлем какой с какой кольчугой мне надеть решала я.
Я пришла на поле брани. Без меня здесь разобрались.
Порубали все друг друга, кровь рекой вокруг жнивья.
Что случилось знать бы надо, но везде одни лишь трупы.
Свой, чужой уже не спросишь, не получишь и ответ.
Как продолжить мне балладу. Я одна из данной группы.
И кому мне вызов бросить? Никого живого нет.
Подниму я меч булатный, на коня вскачу лихого.
Бог со мной, со мной и правда, ветер будет в спину дуть.
Ведь не зря я встала рано, опоздала лишь немного.
Я так это не оставлю, отомщу кому-нибудь.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Сбегя от то́лпищей народу,
таксей с метро –
я в лес подался на природу.
В само нутро.

А здесь и зайчики, и белки…
здесь дятла стук…
И нет соседки – суки Верки.
И прочих сук.

Они, на грязных лавках сидя,
подъезд храня, –
всегда мешали, как завидят,
с дерьмом меня.

Меня, что на природу страстно
стремился выйдть!
Поскольку жись была ужасна –
хотелось выть.

И мельтешение рекламы,
и шум, и смог –
всё раздражало постоянно.
Сбивало с ног.

Но вот, всё то – теперь далече.
А счастье – тут.
Вон – белка с зайчиком… кузнечик…
слышь – дятла стук…

А люди – редкие здесь гости.
И неспроста.
На маленьком лесном погосте –
эх! – лепота!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

Я родился не в больнице -
на святых полях Руси.
Ключевой водой умыться
любо, гой меня еси!

В изголовье пели птички.
Бог торжественно молчал.
Но "сарынь её на кичку" -
не напрасно я кричал.

Надо мной шумели клёны,
рысь играла желваком.
Быстро вырос я, вскормлённый
мамы родной молоком.

В пику вражьему бурьяну
я сражений не боюсь.
В тяжкий миг собой воспряну
и спасу святую Русь.

Ты, Россия дорогая,
если что, меня кричи.
Набираюсь сил пока я -
отдыхаю на печи.

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Я много в жизни видел горя.
И стоя на балконе щас,
Курю на фауне и флоре,
Что Бог-отец создал для нас.
Приходят мысли непростые
Про всякое добро и зло,
И про ошибки роковые,
И как без них бы всё было.
Слеза мешает для обзора,
Душа рыдает и болит,
Наверно я помру уж скора,
От невниманья и обид.
О вы! Что так меня ругали
За смелый стих и гордый нрав,
Который все не понимали,
Хоть он талантлив был и прав!
Теперь, когда закрылись очи,
Что столько видели во тьме,
Поймёте: Бог стихи все ночью
Шептал на ухо прямо мне.

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

Встала утром очень рано, всё доспехи выбирала,
шлем какой с какой кольчугой мне надеть решала я.
Я пришла на поле брани. Без меня здесь разобрались.
Порубали все друг друга, кровь рекой вокруг жнивья.
Что случилось знать бы надо, но везде одни лишь трупы.
Свой, чужой уже не спросишь, не получишь и ответ.
Как продолжить мне балладу. Я одна из данной группы.
И кому мне вызов бросить? Никого живого нет.
Подниму я меч булатный, на коня вскачу лихого.
Бог со мной, со мной и правда, ветер будет в спину дуть.
Ведь не зря я встала рано, опоздала лишь немного.
Я так это не оставлю, отомщу кому-нибудь.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Маюсь сильно сам собою до рассвета,
Натянувши пледом тело потеплей:
«Неустанно пьёт Луна и любит светом
Ночь пьянит одних, касаемо, людей.»

Али не считают нас людями в белом?
Али чем не глянемся кому подчас?
«Время терпит с напряжением стрелок.
Рано ль поздно подведёт итоги час.»

Ходом от бедра (придраться даже нечем!)
Ты ушла в заката пламенный проём,
«Где-то там следы остались встречи»,
Где-то там воспоминания об нём.

Только я глазами фильм сниму о жизни,
О горящей в небе нашей ночи на двоих,
Чтоб судьба смотрела снова бескорыстно,
Радоваясь звёздам в небе – мы средь них.

Звёздочка моя меня вчера отвергла,
Тотчас я заблочил сразу в инстаграмм:
«С тела снята лишь моим руками мерка,
Чтоб другим оно досталась ни на грамм.»

Вот и предо мной такая вот банальность:
Как простив, вернуть особых без потерь?
«Я в тебя собой входил всегда, как в данность»,
Где же вход теперь, где выход в эту дверь?

«Как когда-то и теперь без изменений
Правит балом сумасшедшая любовь.»
Я в плену давно терзающих сомнений:
Не было же вроде раньше – и вот вновь…
__________________________________________
В кавычках цитаты из разных стихотворений любовной лирики Князя Всея Стихиры Олега Кротова 2

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Я много в жизни видел горя.
И стоя на балконе щас,
Курю на фауне и флоре,
Что Бог-отец создал для нас.
Приходят мысли непростые
Про всякое добро и зло,
И про ошибки роковые,
И как без них бы всё было.
Слеза мешает для обзора,
Душа рыдает и болит,
Наверно я помру уж скора,
От невниманья и обид.
О вы! Что так меня ругали
За смелый стих и гордый нрав,
Который все не понимали,
Хоть он талантлив был и прав!
Теперь, когда закрылись очи,
Что столько видели во тьме,
Поймёте: Бог стихи все ночью
Шептал на ухо прямо мне.

Сбегя от то́лпищей народу,
таксей с метро –
я в лес подался на природу.
В само нутро.

А здесь и зайчики, и белки…
здесь дятла стук…
И нет соседки – суки Верки.
И прочих сук.

Они, на грязных лавках сидя,
подъезд храня, –
всегда мешали, как завидят,
с дерьмом меня.

Меня, что на природу страстно
стремился выйдть!
Поскольку жись была ужасна –
хотелось выть.

И мельтешение рекламы,
и шум, и смог –
всё раздражало постоянно.
Сбивало с ног.

Но вот, всё то – теперь далече.
А счастье – тут.
Вон – белка с зайчиком… кузнечик…
слышь – дятла стук…

А люди – редкие здесь гости.
И неспроста.
На маленьком лесном погосте –
эх! – лепота!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

"...постучаться
в родимый силуэт избы"


Нет, я не гений декаданса,
И для борьбы не вызрел телом.
Мои мятежные мордасы
То красным красились, то белым.
То я клонился ближе к левым,
То я склонялся ближе к правым.
Я шёл по полю спелым хлебом,
Ложась порою в пояс травам,
Среди поэзии прекрасной,
Что вызревает на Стихире,
В Литсети, прочем толстомясом
литературномудром мире
Я Русь искал!
В очах младенца,
В незрячих старческих глазницах.
Особливо - испив мадеры,
Слезой набрякнув на ресницах.
Искал в глыбоких Светлоярах,
Искал на Шамбалах высоких.
В новье новелл, в сказаньях старых,
На Западах и на Востоках.
Но что нашёл?
Лишь стук идиллий,
Чему в ночах душа не рада,
Лишь силуэт избы родимой
За силуэтом Эдуарда.

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Я родился не в больнице -
на святых полях Руси.
Ключевой водой умыться
любо, гой меня еси!

В изголовье пели птички.
Бог торжественно молчал.
Но "сарынь её на кичку" -
не напрасно я кричал.

Надо мной шумели клёны,
рысь играла желваком.
Быстро вырос я, вскормлённый
мамы родной молоком.

В пику вражьему бурьяну
я сражений не боюсь.
В тяжкий миг собой воспряну
и спасу святую Русь.

Ты, Россия дорогая,
если что, меня кричи.
Набираюсь сил пока я -
отдыхаю на печи.

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

Мою голову в кране,
Смотрю, как утекает пена,
Мы все лежим на диване,
А жизнь уходит постепенно,

Текёт (течёт) как пена в колено
(Не коленный сустав а водопроводное).
Иногда бывает застопорится,
Как когда жир смыть водой холодною.

Тогда вантуз не поможет,
Уксус с содой и "Крот" тоже,
Нужно взять потолще трос,
Чтоб решился сей вопрос!

Но в основном жизнь быстротечна,
А так хочется жить вечно!
И если б я смог,
То людям бы помог
Конечно!!
Чтоб были радостными утра,
Как осень в блеске перламутра.
(Ещё очень хорошая рифма "камасутра", но не для этого стиха)

И только Поэзия мне помогает,
Хотя ночью иногда спать мешает,
Но может буду жить вечно,
Если строчками себя увековечю!!

За сим заканчиваю стих,
Хотя не хочется без них!

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

Мою голову в кране,
Смотрю, как утекает пена,
Мы все лежим на диване,
А жизнь уходит постепенно,

Текёт (течёт) как пена в колено
(Не коленный сустав а водопроводное).
Иногда бывает застопорится,
Как когда жир смыть водой холодною.

Тогда вантуз не поможет,
Уксус с содой и "Крот" тоже,
Нужно взять потолще трос,
Чтоб решился сей вопрос!

Но в основном жизнь быстротечна,
А так хочется жить вечно!
И если б я смог,
То людям бы помог
Конечно!!
Чтоб были радостными утра,
Как осень в блеске перламутра.
(Ещё очень хорошая рифма "камасутра", но не для этого стиха)

И только Поэзия мне помогает,
Хотя ночью иногда спать мешает,
Но может буду жить вечно,
Если строчками себя увековечю!!

За сим заканчиваю стих,
Хотя не хочется без них!

Встала утром очень рано, всё доспехи выбирала,
шлем какой с какой кольчугой мне надеть решала я.
Я пришла на поле брани. Без меня здесь разобрались.
Порубали все друг друга, кровь рекой вокруг жнивья.
Что случилось знать бы надо, но везде одни лишь трупы.
Свой, чужой уже не спросишь, не получишь и ответ.
Как продолжить мне балладу. Я одна из данной группы.
И кому мне вызов бросить? Никого живого нет.
Подниму я меч булатный, на коня вскачу лихого.
Бог со мной, со мной и правда, ветер будет в спину дуть.
Ведь не зря я встала рано, опоздала лишь немного.
Я так это не оставлю, отомщу кому-нибудь.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

Я родился не в больнице -
на святых полях Руси.
Ключевой водой умыться
любо, гой меня еси!

В изголовье пели птички.
Бог торжественно молчал.
Но "сарынь её на кичку" -
не напрасно я кричал.

Надо мной шумели клёны,
рысь играла желваком.
Быстро вырос я, вскормлённый
мамы родной молоком.

В пику вражьему бурьяну
я сражений не боюсь.
В тяжкий миг собой воспряну
и спасу святую Русь.

Ты, Россия дорогая,
если что, меня кричи.
Набираюсь сил пока я -
отдыхаю на печи.

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Что стоишь не шелохнувшись сакура моя,
белым облаком цветки на лазурном небе.
Я смотрю на них, печально, боли не тая.
Скоро все они умрут, облетят, как пепел.

Подпоясавшись для понта поясом оби,
в ярком кимоно японец стукнет в дверь ногой,
намекнет, съезжал я чтобы - он тут будет жить!
Там, где сакура, обычно родина его!

Сбегя от то́лпищей народу,
таксей с метро –
я в лес подался на природу.
В само нутро.

А здесь и зайчики, и белки…
здесь дятла стук…
И нет соседки – суки Верки.
И прочих сук.

Они, на грязных лавках сидя,
подъезд храня, –
всегда мешали, как завидят,
с дерьмом меня.

Меня, что на природу страстно
стремился выйдть!
Поскольку жись была ужасна –
хотелось выть.

И мельтешение рекламы,
и шум, и смог –
всё раздражало постоянно.
Сбивало с ног.

Но вот, всё то – теперь далече.
А счастье – тут.
Вон – белка с зайчиком… кузнечик…
слышь – дятла стук…

А люди – редкие здесь гости.
И неспроста.
На маленьком лесном погосте –
эх! – лепота!

Маюсь сильно сам собою до рассвета,
Натянувши пледом тело потеплей:
«Неустанно пьёт Луна и любит светом
Ночь пьянит одних, касаемо, людей.»

Али не считают нас людями в белом?
Али чем не глянемся кому подчас?
«Время терпит с напряжением стрелок.
Рано ль поздно подведёт итоги час.»

Ходом от бедра (придраться даже нечем!)
Ты ушла в заката пламенный проём,
«Где-то там следы остались встречи»,
Где-то там воспоминания об нём.

Только я глазами фильм сниму о жизни,
О горящей в небе нашей ночи на двоих,
Чтоб судьба смотрела снова бескорыстно,
Радоваясь звёздам в небе – мы средь них.

Звёздочка моя меня вчера отвергла,
Тотчас я заблочил сразу в инстаграмм:
«С тела снята лишь моим руками мерка,
Чтоб другим оно досталась ни на грамм.»

Вот и предо мной такая вот банальность:
Как простив, вернуть особых без потерь?
«Я в тебя собой входил всегда, как в данность»,
Где же вход теперь, где выход в эту дверь?

«Как когда-то и теперь без изменений
Правит балом сумасшедшая любовь.»
Я в плену давно терзающих сомнений:
Не было же вроде раньше – и вот вновь…
__________________________________________
В кавычках цитаты из разных стихотворений любовной лирики Князя Всея Стихиры Олега Кротова 2

По полю с Дуней шёл не ты ли?
Шмели рождали шум и гам.
Овсы плодами налитыми
Хлестали Дуню по ногам.
Ты наизусть читал Пруткова
И Дуню щекотил прутком.
Потом припомнил ты Баркова,
Но Дуне странно о таком.
Ты возбуждал её невинность.
Ты побуждал подглянуть вниз.
Как хорошо, что Дуне минус
Поставил местный окулист!
Развратен спереду, в заду ли,
Был Дуни недостоин ты,
И я сейчас тебе за Дуню,
За гений чистой красоты, -
Освободи своё обличье,
Постой, не ковыряй в носу! -
Всему, что есть в тебе в наличии,
Такую дулю поднесу!

Встала утром очень рано, всё доспехи выбирала,
шлем какой с какой кольчугой мне надеть решала я.
Я пришла на поле брани. Без меня здесь разобрались.
Порубали все друг друга, кровь рекой вокруг жнивья.
Что случилось знать бы надо, но везде одни лишь трупы.
Свой, чужой уже не спросишь, не получишь и ответ.
Как продолжить мне балладу. Я одна из данной группы.
И кому мне вызов бросить? Никого живого нет.
Подниму я меч булатный, на коня вскачу лихого.
Бог со мной, со мной и правда, ветер будет в спину дуть.
Ведь не зря я встала рано, опоздала лишь немного.
Я так это не оставлю, отомщу кому-нибудь.

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Мне больше сны не снятся.
Как странно.
Они вокруг клубятся.
Туманно.
Они вошли в реальность
Толпою.
И дышит их фатальность
Тобою.
От них не отмахнуться
Рукою.
Они не обернутся
Другою.
Мне нет от их соблазнов
Пощады.
И от тебя пощады
Не надо.

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

С тобой разлук ещё не знали,
Прохладой серебрился плёс,
И мы друг друга согревали
В кругу Тургеневских берёз.

Но дней осенних приближенья
Пророчили обман и сплин.
И в душах родились сомненья,
Понятные лишь нам двоим.

Дожди сокрыли все улики,
Раздев деревья донага.
И журавлей печальны лики
В небесных осени глазах.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Мне больше сны не снятся.
Как странно.
Они вокруг клубятся.
Туманно.
Они вошли в реальность
Толпою.
И дышит их фатальность
Тобою.
От них не отмахнуться
Рукою.
Они не обернутся
Другою.
Мне нет от их соблазнов
Пощады.
И от тебя пощады
Не надо.

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Твои глаза горели страстью
И ты сказал — Я позвоню!
Я испытала сразу счастье
и после — восемь раз на дню.

Четвёртый месяц жду звоночка,
Держу у сердца телефон,
Но ты не звонишь ни разочка,
И я рыдаю в небосклон.

Я с телефоном неразлучна,
Мы с ним и в душ, и в туалет.
Звони, подлец, меня не мучай!
Да у тебя и номера-то нет...

Я много в жизни видел горя.
И стоя на балконе щас,
Курю на фауне и флоре,
Что Бог-отец создал для нас.
Приходят мысли непростые
Про всякое добро и зло,
И про ошибки роковые,
И как без них бы всё было.
Слеза мешает для обзора,
Душа рыдает и болит,
Наверно я помру уж скора,
От невниманья и обид.
О вы! Что так меня ругали
За смелый стих и гордый нрав,
Который все не понимали,
Хоть он талантлив был и прав!
Теперь, когда закрылись очи,
Что столько видели во тьме,
Поймёте: Бог стихи все ночью
Шептал на ухо прямо мне.

"...постучаться
в родимый силуэт избы"


Нет, я не гений декаданса,
И для борьбы не вызрел телом.
Мои мятежные мордасы
То красным красились, то белым.
То я клонился ближе к левым,
То я склонялся ближе к правым.
Я шёл по полю спелым хлебом,
Ложась порою в пояс травам,
Среди поэзии прекрасной,
Что вызревает на Стихире,
В Литсети, прочем толстомясом
литературномудром мире
Я Русь искал!
В очах младенца,
В незрячих старческих глазницах.
Особливо - испив мадеры,
Слезой набрякнув на ресницах.
Искал в глыбоких Светлоярах,
Искал на Шамбалах высоких.
В новье новелл, в сказаньях старых,
На Западах и на Востоках.
Но что нашёл?
Лишь стук идиллий,
Чему в ночах душа не рада,
Лишь силуэт избы родимой
За силуэтом Эдуарда.

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Мне больше сны не снятся.
Как странно.
Они вокруг клубятся.
Туманно.
Они вошли в реальность
Толпою.
И дышит их фатальность
Тобою.
От них не отмахнуться
Рукою.
Они не обернутся
Другою.
Мне нет от их соблазнов
Пощады.
И от тебя пощады
Не надо.

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Опоминанием о лете
Листвой последней лепеща
Приходит ночь вострепеща
Задумой о прощальной встрече

На позднем уж рассвете с речью
Курлыкающей опрощась
Заказом на отлёт в сейф-час
Что каждому в подкорку вверчен

Без воя отомща былое
Храня отходы чистоты
Вульгар-пошлягерной мечты

Любя по блочьи плоти запах
К зиме окстившись в рочьих лапах

Легко в покой спакую волю

Имею мысли головы,
Но приложить куда не знаю.
Хоть эти мысли не новы,
Но я их и не обновляю.
Бывает, другу их несу.
Друзья заслышат - улыбнутся.
Ведь всё равно куда ни сунь,
Те мысли в голову вернутся.

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Была б женой я олигарха,
Который мне б писал стихи,
Я пела б их, нося панбархат,
И песни были б неплохи’.

Они б во всех висели чартах,
Их пели б даже утюги,
И на восьмое снова б марта
Врубали б их бы мужики.

А мне б, той славой распетру’ша
Покой внутри, забыться б враз,
И олигарху б так на ушко:
"Устала, смыться б от прекрас

Туда, где стали б все туземцы
Меня б иметь в своём виду,
А я б такая: место в сердце
Найти б, но что-то не найду.

И так, плывя б на во’лнах страсти,
И загорая б заодно,
Вершила б собственное счастье,
(И) Ко мне б ласкалося оно.

А после оного б - на сцену,
Плести слова и снова б петь
Про кровь, любовь и про измену б.
Мне б олигарха! Нету ведь...

Я родился не в больнице -
на святых полях Руси.
Ключевой водой умыться
любо, гой меня еси!

В изголовье пели птички.
Бог торжественно молчал.
Но "сарынь её на кичку" -
не напрасно я кричал.

Надо мной шумели клёны,
рысь играла желваком.
Быстро вырос я, вскормлённый
мамы родной молоком.

В пику вражьему бурьяну
я сражений не боюсь.
В тяжкий миг собой воспряну
и спасу святую Русь.

Ты, Россия дорогая,
если что, меня кричи.
Набираюсь сил пока я -
отдыхаю на печи.

Моя родимая избушка,
Что на околице села,
В окне горюет мать старушка,
Она меня и родила.

Зачем ты мать меня родИла,
Ведь непутёвый я такой,
Тоскуешь, льёшь слезу без сына,
Весь день не ведая покой.

А я один в большой столице,
Средь лиц и грохота метро.
И каждой ночью мне не спиться,
Печаль съедает мне нутро.

Зачем отец ты нас покинул?
Беременную бросил мать?
Считай что у тебя нет сына,
Жаль, что в стихах нельзя мне мат.

Твои глаза горели страстью
И ты сказал — Я позвоню!
Я испытала сразу счастье
и после — восемь раз на дню.

Четвёртый месяц жду звоночка,
Держу у сердца телефон,
Но ты не звонишь ни разочка,
И я рыдаю в небосклон.

Я с телефоном неразлучна,
Мы с ним и в душ, и в туалет.
Звони, подлец, меня не мучай!
Да у тебя и номера-то нет...

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Приснился мне поклонник очень славный (насколько я увидела впотьмах),
И будто не во сне, а в сладкой яви душой мне распахнулся нараспах.
Сердечко встрепыхнулося от счастья – как будто в лотереях призовых,
Но есть и недоверье в одночасьи – как будто скальпель, снятый с головы:

А ну, как сон не в руку будет ложным? Окажется, что блажь и ерунда?
О, сколько их – признаний всевозможных, которым мы поверили всегда!
Но чувствовала горлицей подбитой, навеки растворяясь сразу в нём:
Сердечно он смотрел в мои ланиты и спешно уводил за окоём…

Была ль любовь сквозь очень длинной ночи? А может, всё придумала сама?
Я с раною сердечной, между прочим, в душистом стоге сделалась одна.
Венок ромашек вянул сиротливо. Забылось, что на ушко говорил…
И затухали птичьи переливы в бесцветной сингулярности зари…

Как талые снеги исчезла радость, вдруг Глас с Небес раздался, будто свыш:
«Не жертвуй ты ничем мужчинов ради, да ты сама-то знаешь, что хотишь?»

Пусть говорят: «Ни разу ей не верьте! Соврёт, чтоб оказаться в барыше!»
Да что вы понимаете, эксперты, о вечно трепетающей душе!!!

Сказала ты, мол, не люблю
тебя, вино и сыр дорблю.
Обидно стало мне до слез -
зачем тебе всё это нёс,
ногой ступив на гололед,
переходя по лужам вброд,
меж гопников и колких фраз
мигрируя в вечерний час?
Чтоб ты надела мне петлю
признаньем тихим - не люблю?
Под натиском кипучих масс
прозренье вырвалось из глаз.
Надежды чаянья пусты,
ведь ты - не ангел красоты,
который был так сердцу мил,
а тюнинговый крокодил
во всей округе и окрест,
который сыр… дорблю не ест.
Вот если б солнышком я был,
тогда б меня и проглотил…
Не подпирай ты дверь ногой.
А мы с дорблю идем к другой!

Мы в сакральной глуши познавали мир Духа,
И от счастья взахлёб трепетали сердца,
Совпадая мечтами, смотрели друг в друга,
И беспечно впадали в любовь без конца.
Испытуя сомнений в тягучей нирване,
Как посланцы судьбы, не тонули нигде,
И кармически прочно сплелись на диване,
Воссылая моленья к далёкой звезде.
Отмороженных стёкол дыханьем касались,
И устройство миров понимали нутром,
Хоть тревожно кренилась хибара косая,
Мы безумие грёз возводили на трон.
А метель застилала пути водопадом,
Посылая зимы многозначный ответ:
Крыши белые, словно покрытые матом,
И сугробы, где пёс наш оставил свой след.
К нам зловеще тянулись кошмары из мрака,
Но храня наш извечный покой как дракон,
Ты в мечты погружал свой изношенный якорь,
Изгибая изящных ресниц полусон!
Нам засветит в глаза сумасшедшее солнце,
А священного гимна прекрасный мотив
Дирижоплем любви к небесам вознесётся
И к вершинам как ангелы мы полетим!

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Что стоишь не шелохнувшись сакура моя,
белым облаком цветки на лазурном небе.
Я смотрю на них, печально, боли не тая.
Скоро все они умрут, облетят, как пепел.

Подпоясавшись для понта поясом оби,
в ярком кимоно японец стукнет в дверь ногой,
намекнет, съезжал я чтобы - он тут будет жить!
Там, где сакура, обычно родина его!

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Была б женой я олигарха,
Который мне б писал стихи,
Я пела б их, нося панбархат,
И песни были б неплохи’.

Они б во всех висели чартах,
Их пели б даже утюги,
И на восьмое снова б марта
Врубали б их бы мужики.

А мне б, той славой распетру’ша
Покой внутри, забыться б враз,
И олигарху б так на ушко:
"Устала, смыться б от прекрас

Туда, где стали б все туземцы
Меня б иметь в своём виду,
А я б такая: место в сердце
Найти б, но что-то не найду.

И так, плывя б на во’лнах страсти,
И загорая б заодно,
Вершила б собственное счастье,
(И) Ко мне б ласкалося оно.

А после оного б - на сцену,
Плести слова и снова б петь
Про кровь, любовь и про измену б.
Мне б олигарха! Нету ведь...

Сбегя от то́лпищей народу,
таксей с метро –
я в лес подался на природу.
В само нутро.

А здесь и зайчики, и белки…
здесь дятла стук…
И нет соседки – суки Верки.
И прочих сук.

Они, на грязных лавках сидя,
подъезд храня, –
всегда мешали, как завидят,
с дерьмом меня.

Меня, что на природу страстно
стремился выйдть!
Поскольку жись была ужасна –
хотелось выть.

И мельтешение рекламы,
и шум, и смог –
всё раздражало постоянно.
Сбивало с ног.

Но вот, всё то – теперь далече.
А счастье – тут.
Вон – белка с зайчиком… кузнечик…
слышь – дятла стук…

А люди – редкие здесь гости.
И неспроста.
На маленьком лесном погосте –
эх! – лепота!

Снежок белеет за окошком в сияньи синих лунных струй.
Я на него ступлю сапожком. Губами встречу поцелуй
от губ твоих тепло дарящих, такой, что тает даже снег.
Люблю любовью настоящей, мой самый светлый человек.
Мои суши губами слёзы, от стуж и бед меня спаси...
Глядят на нас с тобой берёзы, их очень много на Руси.
И снегири по веткам скачут, их грудки будто бы в крови.
Они щебечут, будто плачут о нашей искренней любви.

Цвели ромашки в мотыльковом поле,
О нежности шептали камыши,
Июльский мир был вздохами наполнен,
А мы, две безмятежные души,
Как эльфы, над полянами порхали,
Резвились, как кузнечики в траве.
И пусть нас осы жалили нахально –
Все растворилось в лунном волшебстве.
Звучали серенады и обеты
Там, где топтали тело муравьи,
И песнями романсов до рассвета
Венчали нас коты и соловьи.
Но выцветал над нами ситец неба,
Скукожился и саваном накрыл,
Все стало так ненужно и нелепо –
Дремучий лес, болото, комары...
Прошла Любовь, и босиком по снегу
Ушли коты в неласковую даль.
Осталось эхо скомканных элегий,
Когтистые кусты и в них - рояль...

Закат раскрасил вечер цветом винным, рябиновые кисти в серебре.
Сижу с душевной болью у камина – пытаюсь мою душу отогреть…
Была любовь, свидания и встречи, уж я-то помню ясно, как сейчас:
Как я гурьбой бегу к тебе навстречу, как ты смотрел, не покладая глаз…

В реале было всё, не в интернете: Бали. Отель. Признания твои.
На побережье дул холодный ветер и развивались волосы мои…
Как бегали мурашики на теле: как Аполлон ты – лучший из статуй!
Как губы на глазах твоих сочнели, выпрашивая сладкий поцелуй.

Ночной порой гуляли мы ночами и было бремя тягот не по чём,
А нынче счастье унеслось печально в заката непрозрачный окоём.
Мой облик стал чрез время неугоден, всего прошло каких-то две недель!
Ведь ты меня придал в угоде моде, сказав, что я ни разу не модель!

Аншлага нет. Билет обратный куплен. Все грёзы просто канут в тёмной мгле…
Всего больнее, если запись дубля не катит на повторном дефиле.
Бедром облокотившись у рояля, у Бога всепрощенья попросив –
Вот так во цвете лет и умирают, любви коварной прелести вкусив…

С тобой разлук ещё не знали,
Прохладой серебрился плёс,
И мы друг друга согревали
В кругу Тургеневских берёз.

Но дней осенних приближенья
Пророчили обман и сплин.
И в душах родились сомненья,
Понятные лишь нам двоим.

Дожди сокрыли все улики,
Раздев деревья донага.
И журавлей печальны лики
В небесных осени глазах.

Прицельно смотрит солнечное око на горы величавые Кавказа -
там дева притаилась одиноко красива, чернокоса, черноглаза.
Роняет слёз хрусталь в пучину бездны, безвременно кончину предвкушая.
О как она любила безвоздмездно, и с ним одним вела дорога к раю.
он притворялся любящим джигитом, но предал и оплёл обмана сетью.
В груди всё сердце девичье разбито, и всей душой одна теперь на свете.
Отец, узнав, что девственности нету, из дома выгнал грозно, что есть силы.
Лишь мать тянула руки безответно, лишь мать свою дочурку бы простила.
Но глас её не значит очень много. Мужское зло всегда тому причина.
И дочери одна теперь дорога - уйти от всех безвременной кончиной...
Под тем же самым каменным уступом отец себя зарезал и злодея,
Ослепла мать над дочериным трупом, от горьких слёз внезапно леденея.

И там теперь стервятники кружатся, и смотрят равнодушно с неба скалы.
А девушке и было-то пятнадцать...
Была семья
и никого не стало.

В этот вечер, не самый приятный,
Растворяясь в сигаретном дыму,
Ты ушла от меня непонятно,
Уходя непонятно к кому.
И смотрел я недоумённо,
В изумлении слов не найдя,
Как уходишь ты непреклонно,
Непонятно куда уходя.
Я всё ждал - ты пойдёшь на попятную
И простив непонятно что,
Этот вечер закончишь приятно,
В шкаф запрятав своё пальто.
Заклинал тебя страшными клятвами,
Про себя заговоры шептал.
Ты ушла. Всё мне стало понятно -
Непонятно чего я ждал.
За окном пейзаж закатный,
На столе предвкушенья бардак.
Ты была для меня непонятной..
Почему? Не пойму я никак.
Ночь уложит меня аккуратно,
Аккуратно разбудит рассвет.
На рассвете мне станет понятно -
Ничего непонятного нет.
И находки мои и утраты -
Все прописаны на Небесах.
Если так - жизнь легка и приятна
В непонятных своих чудесах.
Может быть этим летом прохладным
Понимание снова придёт.
И в какой - то там вечер приятный
Я пойму. И она поймёт.

Больше не будет больше
Больше будет все меньше
Меньше будет все горше
Горше будет все реже
Реже будет все чаще
Чаще будет всё дальше
Дальше не будет фальши
Фальши не будет больше
Больше не будет больно
Больно не будет меньше
Меньше всегда довольно
Но недовольно меньше
Хочется чаще больше
Больше не хочется чаще
Мне б оставаться дольше
Дольше и настоящим....

Мы в сакральной глуши познавали мир Духа,
И от счастья взахлёб трепетали сердца,
Совпадая мечтами, смотрели друг в друга,
И беспечно впадали в любовь без конца.
Испытуя сомнений в тягучей нирване,
Как посланцы судьбы, не тонули нигде,
И кармически прочно сплелись на диване,
Воссылая моленья к далёкой звезде.
Отмороженных стёкол дыханьем касались,
И устройство миров понимали нутром,
Хоть тревожно кренилась хибара косая,
Мы безумие грёз возводили на трон.
А метель застилала пути водопадом,
Посылая зимы многозначный ответ:
Крыши белые, словно покрытые матом,
И сугробы, где пёс наш оставил свой след.
К нам зловеще тянулись кошмары из мрака,
Но храня наш извечный покой как дракон,
Ты в мечты погружал свой изношенный якорь,
Изгибая изящных ресниц полусон!
Нам засветит в глаза сумасшедшее солнце,
А священного гимна прекрасный мотив
Дирижоплем любви к небесам вознесётся
И к вершинам как ангелы мы полетим!

Я ехала домой. В трамвае был час пик.
Стояли все стеной. К друг-другу и впритык.
Природа за окном неласкова была.
Шёл постоянно снег. Его пурга мела.
И на душе моей раскинулась тоска.
Хотелось очень сесть. Но некуда пока.
Три сумки плюс рюкзак. И всё в одной руке.
Такая вот судьба. Как тут не быть тоске.
Ещё передавай оплату за проезд.
И лезут-лезут внутрь. А нет свободных мест.
Тут встал один мужик. Сказал — Садися, мать!
Нашёлся тоже сын — Так девушке сказать!

Имею мысли головы,
Но приложить куда не знаю.
Хоть эти мысли не новы,
Но я их и не обновляю.
Бывает, другу их несу.
Друзья заслышат - улыбнутся.
Ведь всё равно куда ни сунь,
Те мысли в голову вернутся.