Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

не вырывай из контекста цифры, тормози на плохой дороге,
вспомни, сегодня тринадцатое, сближаются потолки, и пороги
становятся выше, и шанс споткнуться увеличивается многократно.
вернись домой, пока ещё можешь, пока возращение порадует
твоих близких, пока ещё яму не прикрыла листва опавшая
и левое колесо машины, не заехало на скорости в эту кашу.
и тогда, ты ещё увидишь внуков, и переклеишь обои в комнате,
и проживёшь ровно столько, чтобы тебя запомнили,
как человека первого, не выполнившего предназначения
в пятницу, 13, в год своего спасения.

Мне часто снится рой зловещих цифр -
Последних в биографии моей...
Похожа жизнь моя на скучный цирк,
Но после смерти станет веселей.
Я - грустный мим, что мимо счастья прёт,
Я - кролик, что прошляпил свой успех;
Слезами чёрту выплатил оброк,
Но, Боже, сколько сделать не успел!
Не вырастил ни древа, ни детей;
Построил дом, но без семьи - он пуст.
Со мною лишь моя шестёрка - тень
(Немой и вечно пьяный лилипут).
Так мало времени осталось! Что ж,
Отправлюсь на последок я в круиз
И пусть подавится поэтом шторм,
А рыбы искупаются в крови...
Мне часто снится этот странный сон,
И снятся цифры - вестники беды,
Когда душа из тела выйдет вон,
Пополнив мёртвых рифмачей ряды.

Труднее всего быть первой в журнале…
– Аверина, к доске!
И ты таращишь глаза, которые ещё не проснулись,
в тоске – ну почему ты не Уланова, к примеру…
не Фёдорова, не Яковлева, в конце- то концов!
И мечтаешь о имени – Яйцова Лера,
и стоишь у доски – пунцова, не в меру…
Странное состояние в первой десятке быть.
Родители возлагают, верят.
А ты теряешь равновесие – начинаешь курить, дурить…
В общем бесит всё… Заберите свои надежды –
мне ничего не светит.
И первый полет, и первое твоё не хочу,
и первый зуб, и поход к врачу…
Можно сегодня я буду последней, а?
С фамилией Яйцова, с именем просто Яга.

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

У квартиры номер шесть бродит призрак Марсик.
В темноте сверкает шерсть чёрно-бурой масти.
Три-четыре дня подряд воет кот фальцетом,
Уши бедные болят и душа при этом.

Если дальше так пойдёт, станет кот котищем,
Потому что души жрёт до пустого днища.
Шесть квартир на этаже. На шестом, заметьте,
И у каждой - номер шесть, верьте хоть проверьте.

Зомби выли и брели, разминая кости.
Тут с седьмого вылез Кнут, выгнал Марса просто.
Кнут - котяра хоть куда, Марсик сгинул сразу,
Улетел он, как звезда, или, может, страза.

Кнут всё понял про аврал, стукнул в двери лапой,
И на каждой номер стал не шестой, - девятый.
Что же было там потом,
не расскажем мы с котом.

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

От зловещих чисел никуда не деться…
Мне число тринадцать не до фонаря.
Жду невзгод-несчастий, злоключений- бедствий
И подстерегаю, видимо, не зря.

Что-то, где-то, с кем-то… И со мною тоже…
Беды-катастрофы сыплются, как дождь.
Я смотрю: несчастный впереди прохожий.
Нет, с таким в разведку точно не пойдёшь.

И родные тоже, кажется, не в духе.
Видно, их пришибло этим же числом.
В отношеньях – кризис, на плите – разруха,
И везде – Гоморра… Или же Содом?

Телевизор тоже «радует» чернухой,
Тут число тринадцать будто каждый день.
Даже старый мультик с Мухой-Цокотухой
Посвящён нежданной и лихой беде.

Потерплю, надеясь, что придёт суббота.
Может, полегчает ближе к четвергу?
Завожусь от чисел я с пол-оборота,
Ничего поделать просто не могу!

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Мне часто снится рой зловещих цифр -
Последних в биографии моей...
Похожа жизнь моя на скучный цирк,
Но после смерти станет веселей.
Я - грустный мим, что мимо счастья прёт,
Я - кролик, что прошляпил свой успех;
Слезами чёрту выплатил оброк,
Но, Боже, сколько сделать не успел!
Не вырастил ни древа, ни детей;
Построил дом, но без семьи - он пуст.
Со мною лишь моя шестёрка - тень
(Немой и вечно пьяный лилипут).
Так мало времени осталось! Что ж,
Отправлюсь на последок я в круиз
И пусть подавится поэтом шторм,
А рыбы искупаются в крови...
Мне часто снится этот странный сон,
И снятся цифры - вестники беды,
Когда душа из тела выйдет вон,
Пополнив мёртвых рифмачей ряды.

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Не боюсь его, но всегда отвожу торопливо взгляд,
чтобы не прочесть отчётливо цифры силуэт,
чтоб не осознать — вот оно, настигло меня опять,
на часах, страницах, даже на реверсах у монет,
окружает, прыгает отовсюду, колет мне глаза.
Но всего опаснее календарь… прячь-не прячь лицо,
этот страшный день — первое число, без него — нельзя.
Знаешь, единица — вечное начало любых концов:
жизнь считаем от роду – раз, два, три...
всё, что будет, кончится — посмотри…

От зловещих чисел никуда не деться…
Мне число тринадцать не до фонаря.
Жду невзгод-несчастий, злоключений- бедствий
И подстерегаю, видимо, не зря.

Что-то, где-то, с кем-то… И со мною тоже…
Беды-катастрофы сыплются, как дождь.
Я смотрю: несчастный впереди прохожий.
Нет, с таким в разведку точно не пойдёшь.

И родные тоже, кажется, не в духе.
Видно, их пришибло этим же числом.
В отношеньях – кризис, на плите – разруха,
И везде – Гоморра… Или же Содом?

Телевизор тоже «радует» чернухой,
Тут число тринадцать будто каждый день.
Даже старый мультик с Мухой-Цокотухой
Посвящён нежданной и лихой беде.

Потерплю, надеясь, что придёт суббота.
Может, полегчает ближе к четвергу?
Завожусь от чисел я с пол-оборота,
Ничего поделать просто не могу!

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Мне часто снится рой зловещих цифр -
Последних в биографии моей...
Похожа жизнь моя на скучный цирк,
Но после смерти станет веселей.
Я - грустный мим, что мимо счастья прёт,
Я - кролик, что прошляпил свой успех;
Слезами чёрту выплатил оброк,
Но, Боже, сколько сделать не успел!
Не вырастил ни древа, ни детей;
Построил дом, но без семьи - он пуст.
Со мною лишь моя шестёрка - тень
(Немой и вечно пьяный лилипут).
Так мало времени осталось! Что ж,
Отправлюсь на последок я в круиз
И пусть подавится поэтом шторм,
А рыбы искупаются в крови...
Мне часто снится этот странный сон,
И снятся цифры - вестники беды,
Когда душа из тела выйдет вон,
Пополнив мёртвых рифмачей ряды.

Не боюсь его, но всегда отвожу торопливо взгляд,
чтобы не прочесть отчётливо цифры силуэт,
чтоб не осознать — вот оно, настигло меня опять,
на часах, страницах, даже на реверсах у монет,
окружает, прыгает отовсюду, колет мне глаза.
Но всего опаснее календарь… прячь-не прячь лицо,
этот страшный день — первое число, без него — нельзя.
Знаешь, единица — вечное начало любых концов:
жизнь считаем от роду – раз, два, три...
всё, что будет, кончится — посмотри…

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Тройка, семёрка, туз
Снова ложатся в пику!
Дьявол играет блюз,
Смачно вонзая пику,

Блюз о семи грехах,
Вальс о манящей тройке.
После – ногою в пах
И околевший в койке.

Тузики рвут туза
На половые тряпки.
Чернь, голытьба – борза!
Тут же на сук удавку.

Рок обожает рок.
Верить нельзя фортуне.
И у удачи срок
Да и конец – Иудин.

не вырывай из контекста цифры, тормози на плохой дороге,
вспомни, сегодня тринадцатое, сближаются потолки, и пороги
становятся выше, и шанс споткнуться увеличивается многократно.
вернись домой, пока ещё можешь, пока возращение порадует
твоих близких, пока ещё яму не прикрыла листва опавшая
и левое колесо машины, не заехало на скорости в эту кашу.
и тогда, ты ещё увидишь внуков, и переклеишь обои в комнате,
и проживёшь ровно столько, чтобы тебя запомнили,
как человека первого, не выполнившего предназначения
в пятницу, 13, в год своего спасения.

Не боюсь его, но всегда отвожу торопливо взгляд,
чтобы не прочесть отчётливо цифры силуэт,
чтоб не осознать — вот оно, настигло меня опять,
на часах, страницах, даже на реверсах у монет,
окружает, прыгает отовсюду, колет мне глаза.
Но всего опаснее календарь… прячь-не прячь лицо,
этот страшный день — первое число, без него — нельзя.
Знаешь, единица — вечное начало любых концов:
жизнь считаем от роду – раз, два, три...
всё, что будет, кончится — посмотри…

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Три шестёрки как Зверя число.
Роковое стечение "шесть" -
это что? Воплощённое зло
или Дьявола страшная месть
за его низверженье с Небес -
Богом созданным тварям земным?
К падшим душам его интерес
и к блуждающим душам больным
неизменен. Но в день роковой
на поверхность проказа всплывёт.
Над планетой прокатится вой,
и раздавит неправедных гнёт
их грехов, преступлений. И в ад
превратится земная юдоль.
И на землю обрушится град.
И нахлынет вселенская боль:
руша дамбы, зальёт города;
выйдет желчью на хлебном куске;
и солёною станет вода
в водоёмах, в колодцах, в реке.
И затянет отравная сныть
Богом данную грешную твердь...
Мне б до этих времён не дожить.
Мне бы раньше успеть умереть.

Не боюсь его, но всегда отвожу торопливо взгляд,
чтобы не прочесть отчётливо цифры силуэт,
чтоб не осознать — вот оно, настигло меня опять,
на часах, страницах, даже на реверсах у монет,
окружает, прыгает отовсюду, колет мне глаза.
Но всего опаснее календарь… прячь-не прячь лицо,
этот страшный день — первое число, без него — нельзя.
Знаешь, единица — вечное начало любых концов:
жизнь считаем от роду – раз, два, три...
всё, что будет, кончится — посмотри…

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Тройка, семёрка, туз
Снова ложатся в пику!
Дьявол играет блюз,
Смачно вонзая пику,

Блюз о семи грехах,
Вальс о манящей тройке.
После – ногою в пах
И околевший в койке.

Тузики рвут туза
На половые тряпки.
Чернь, голытьба – борза!
Тут же на сук удавку.

Рок обожает рок.
Верить нельзя фортуне.
И у удачи срок
Да и конец – Иудин.

не вырывай из контекста цифры, тормози на плохой дороге,
вспомни, сегодня тринадцатое, сближаются потолки, и пороги
становятся выше, и шанс споткнуться увеличивается многократно.
вернись домой, пока ещё можешь, пока возращение порадует
твоих близких, пока ещё яму не прикрыла листва опавшая
и левое колесо машины, не заехало на скорости в эту кашу.
и тогда, ты ещё увидишь внуков, и переклеишь обои в комнате,
и проживёшь ровно столько, чтобы тебя запомнили,
как человека первого, не выполнившего предназначения
в пятницу, 13, в год своего спасения.

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

не вырывай из контекста цифры, тормози на плохой дороге,
вспомни, сегодня тринадцатое, сближаются потолки, и пороги
становятся выше, и шанс споткнуться увеличивается многократно.
вернись домой, пока ещё можешь, пока возращение порадует
твоих близких, пока ещё яму не прикрыла листва опавшая
и левое колесо машины, не заехало на скорости в эту кашу.
и тогда, ты ещё увидишь внуков, и переклеишь обои в комнате,
и проживёшь ровно столько, чтобы тебя запомнили,
как человека первого, не выполнившего предназначения
в пятницу, 13, в год своего спасения.

Не боюсь его, но всегда отвожу торопливо взгляд,
чтобы не прочесть отчётливо цифры силуэт,
чтоб не осознать — вот оно, настигло меня опять,
на часах, страницах, даже на реверсах у монет,
окружает, прыгает отовсюду, колет мне глаза.
Но всего опаснее календарь… прячь-не прячь лицо,
этот страшный день — первое число, без него — нельзя.
Знаешь, единица — вечное начало любых концов:
жизнь считаем от роду – раз, два, три...
всё, что будет, кончится — посмотри…

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

От зловещих чисел никуда не деться…
Мне число тринадцать не до фонаря.
Жду невзгод-несчастий, злоключений- бедствий
И подстерегаю, видимо, не зря.

Что-то, где-то, с кем-то… И со мною тоже…
Беды-катастрофы сыплются, как дождь.
Я смотрю: несчастный впереди прохожий.
Нет, с таким в разведку точно не пойдёшь.

И родные тоже, кажется, не в духе.
Видно, их пришибло этим же числом.
В отношеньях – кризис, на плите – разруха,
И везде – Гоморра… Или же Содом?

Телевизор тоже «радует» чернухой,
Тут число тринадцать будто каждый день.
Даже старый мультик с Мухой-Цокотухой
Посвящён нежданной и лихой беде.

Потерплю, надеясь, что придёт суббота.
Может, полегчает ближе к четвергу?
Завожусь от чисел я с пол-оборота,
Ничего поделать просто не могу!

зверек подкрался незаметно
к столь увлеченному тебе
стишкописаньем – худо-бедно
но вслух прочел он: "бе-бе-бе"

его погладил ты по шерстке
ежовой лапой проведя:
"не бе-бе-бе а три шестерки
стишок ить братец про тебя"

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Труднее всего быть первой в журнале…
– Аверина, к доске!
И ты таращишь глаза, которые ещё не проснулись,
в тоске – ну почему ты не Уланова, к примеру…
не Фёдорова, не Яковлева, в конце- то концов!
И мечтаешь о имени – Яйцова Лера,
и стоишь у доски – пунцова, не в меру…
Странное состояние в первой десятке быть.
Родители возлагают, верят.
А ты теряешь равновесие – начинаешь курить, дурить…
В общем бесит всё… Заберите свои надежды –
мне ничего не светит.
И первый полет, и первое твоё не хочу,
и первый зуб, и поход к врачу…
Можно сегодня я буду последней, а?
С фамилией Яйцова, с именем просто Яга.

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Тройка, семёрка, туз
Снова ложатся в пику!
Дьявол играет блюз,
Смачно вонзая пику,

Блюз о семи грехах,
Вальс о манящей тройке.
После – ногою в пах
И околевший в койке.

Тузики рвут туза
На половые тряпки.
Чернь, голытьба – борза!
Тут же на сук удавку.

Рок обожает рок.
Верить нельзя фортуне.
И у удачи срок
Да и конец – Иудин.

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Труднее всего быть первой в журнале…
– Аверина, к доске!
И ты таращишь глаза, которые ещё не проснулись,
в тоске – ну почему ты не Уланова, к примеру…
не Фёдорова, не Яковлева, в конце- то концов!
И мечтаешь о имени – Яйцова Лера,
и стоишь у доски – пунцова, не в меру…
Странное состояние в первой десятке быть.
Родители возлагают, верят.
А ты теряешь равновесие – начинаешь курить, дурить…
В общем бесит всё… Заберите свои надежды –
мне ничего не светит.
И первый полет, и первое твоё не хочу,
и первый зуб, и поход к врачу…
Можно сегодня я буду последней, а?
С фамилией Яйцова, с именем просто Яга.

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

не вырывай из контекста цифры, тормози на плохой дороге,
вспомни, сегодня тринадцатое, сближаются потолки, и пороги
становятся выше, и шанс споткнуться увеличивается многократно.
вернись домой, пока ещё можешь, пока возращение порадует
твоих близких, пока ещё яму не прикрыла листва опавшая
и левое колесо машины, не заехало на скорости в эту кашу.
и тогда, ты ещё увидишь внуков, и переклеишь обои в комнате,
и проживёшь ровно столько, чтобы тебя запомнили,
как человека первого, не выполнившего предназначения
в пятницу, 13, в год своего спасения.

От зловещих чисел никуда не деться…
Мне число тринадцать не до фонаря.
Жду невзгод-несчастий, злоключений- бедствий
И подстерегаю, видимо, не зря.

Что-то, где-то, с кем-то… И со мною тоже…
Беды-катастрофы сыплются, как дождь.
Я смотрю: несчастный впереди прохожий.
Нет, с таким в разведку точно не пойдёшь.

И родные тоже, кажется, не в духе.
Видно, их пришибло этим же числом.
В отношеньях – кризис, на плите – разруха,
И везде – Гоморра… Или же Содом?

Телевизор тоже «радует» чернухой,
Тут число тринадцать будто каждый день.
Даже старый мультик с Мухой-Цокотухой
Посвящён нежданной и лихой беде.

Потерплю, надеясь, что придёт суббота.
Может, полегчает ближе к четвергу?
Завожусь от чисел я с пол-оборота,
Ничего поделать просто не могу!

У квартиры номер шесть бродит призрак Марсик.
В темноте сверкает шерсть чёрно-бурой масти.
Три-четыре дня подряд воет кот фальцетом,
Уши бедные болят и душа при этом.

Если дальше так пойдёт, станет кот котищем,
Потому что души жрёт до пустого днища.
Шесть квартир на этаже. На шестом, заметьте,
И у каждой - номер шесть, верьте хоть проверьте.

Зомби выли и брели, разминая кости.
Тут с седьмого вылез Кнут, выгнал Марса просто.
Кнут - котяра хоть куда, Марсик сгинул сразу,
Улетел он, как звезда, или, может, страза.

Кнут всё понял про аврал, стукнул в двери лапой,
И на каждой номер стал не шестой, - девятый.
Что же было там потом,
не расскажем мы с котом.

не вырывай из контекста цифры, тормози на плохой дороге,
вспомни, сегодня тринадцатое, сближаются потолки, и пороги
становятся выше, и шанс споткнуться увеличивается многократно.
вернись домой, пока ещё можешь, пока возращение порадует
твоих близких, пока ещё яму не прикрыла листва опавшая
и левое колесо машины, не заехало на скорости в эту кашу.
и тогда, ты ещё увидишь внуков, и переклеишь обои в комнате,
и проживёшь ровно столько, чтобы тебя запомнили,
как человека первого, не выполнившего предназначения
в пятницу, 13, в год своего спасения.

Не боюсь его, но всегда отвожу торопливо взгляд,
чтобы не прочесть отчётливо цифры силуэт,
чтоб не осознать — вот оно, настигло меня опять,
на часах, страницах, даже на реверсах у монет,
окружает, прыгает отовсюду, колет мне глаза.
Но всего опаснее календарь… прячь-не прячь лицо,
этот страшный день — первое число, без него — нельзя.
Знаешь, единица — вечное начало любых концов:
жизнь считаем от роду – раз, два, три...
всё, что будет, кончится — посмотри…

Горизонт, прорисованный чёрной нитью траура в сонном бреду,
прошивает. В настрое минорном я по кромке подмокшей бреду.
Золотые скользящие блики в карамельного цвета воде,
будто текст в заколдованной книге, не прочитанный в мире нигде.
В бесконечно плывущих узорах мне мерещатся шесть, шесть, шесть, шесть...
И волнуется бедное море, и предчувствует страшную весть.
Бесполезно морочиться сутью то ли фраз, то ли слов, то ли слёз.
Пробирает неслыханной жутью небожественный апофеоз
уходящего бабьего лета по пути неисполненных снов...
Пусть вода ещё солнцем прогрета, но прохладней зыбучее дно.
Малорадостны пляжные будни, целодневная скука - всерьёз,
словно яд белопенной цикуты кто-то в жёлтую воду занёс.
И от горько-солёного яда, как в объятьях змеиных колец,
очень хочется крикнуть :"Не надо!" И что это ещё не конец.
Волны мерно баюкают трупы отлетавших осеннее ос.
Незбежность безжалостно губит яркость их желто-чёрных полос.
Чёрный траур и жёлтая осень, и хранящая тайны вода
и меня потихоньку уносят, не понять, ни за что, ни куда..

Восьмого стал зловещ российский слог.
На полуфразе, на обрывке слова
Ушли Волошин, Анненский и Блок…
Апухтина не стало, Гумилёва.
Был Саша Чёрный месяцем распят,
Цветаева оставила земное, …
Как много вас! И все отныне спят
С ужасной датой месяца восьмого.

Восьмой играл нам танец лебедей,
И хоронил страну по воле горстки.
Взрывал в домах и взрослых, и детей:
В Моздоке, в Грозном, в Сочи, в Пятигорске…
Останкинская башня на восьмом
Огнём пылала до седьмого неба.
А «Курск» тонул, и люди гибли в нём.
И рубль в дефолт упал, как будто в небыль.

В Москве, в метро, на рынке, в переход –
Десятки, сотни жизней, как под прессом!
Восьмой идёт, не замедляя ход,
И под откос
стремительным экспрессом…
Восьмого “град” – и полыхает юг,
И Грузию мы принуждаем к миру.
Восьмой, готовишь что ещё, твою..?!
Тебе не стать для россиян кумиром.

Мне часто снится рой зловещих цифр -
Последних в биографии моей...
Похожа жизнь моя на скучный цирк,
Но после смерти станет веселей.
Я - грустный мим, что мимо счастья прёт,
Я - кролик, что прошляпил свой успех;
Слезами чёрту выплатил оброк,
Но, Боже, сколько сделать не успел!
Не вырастил ни древа, ни детей;
Построил дом, но без семьи - он пуст.
Со мною лишь моя шестёрка - тень
(Немой и вечно пьяный лилипут).
Так мало времени осталось! Что ж,
Отправлюсь на последок я в круиз
И пусть подавится поэтом шторм,
А рыбы искупаются в крови...
Мне часто снится этот странный сон,
И снятся цифры - вестники беды,
Когда душа из тела выйдет вон,
Пополнив мёртвых рифмачей ряды.