Я здесь живу - без вины виноватый цып,
мне дело шьют, потому что прожарен плохо:
ведь все вокруг признают лишь величье цифр,
а мелким птахам - табак... остаётся - сдохнуть.

Намедни брёл по Фонтанке, где дух чижа
и тушка в бронзе (не пьёт, прощелыга, больше).
Мы все там будем, но, всё же, безумно жаль:
был вольный птиц, а теперь - лишь мишень для грошей.

Какие песни слагал, выпив рюмку-две!
Какое пламя горело в певце под мухой!
А нынче ценится только металл и вес...
Одно названье - ни слов, ни пера, ни пуха.

Ему монетку я бросил - и денег нет.
Прописки нет... даже паспорта нет пичуге!
А я же гений! Хочу, как пристало мне,
стихом проститься - и зазимовать на юге.

Цветок герани на окне полит,
идет шкафов славянских распродажа.
Не хочешь о провале говорить
и думать даже…
Под колпаком, в минуте от беды
быть узнанным и понятым другими -
так и живешь ты, путая следы,
скрывая имя.
Меняешь часто, ни по разу в год,
носки, пароли, явки и радисток…

Однажды Мюллер лысину протрет
платочком чистым,
потом, хитрО прищурив левый глаз,
объявит громко, чтоб не повторяться:
«Свободны все! А, Штирлиц, лично Вас
прошу остаться.»
(Врагу не сдастся храбрый наш "Варяг",
без видимых причин, по крайней мере!)
с три короба наврешь ему, да так,
что сам поверишь.
Мол, ты - не ты, а кто-нибудь другой
шагает, балансируя, по краю.
В том нет твоей вины - не ты такой,
а жизнь такая.

Февральский вечер. Смотришь на часы
и за минутной стрелкой наблюдаешь.
Пока далек от радостей простых,
но предвкушаешь…
Налита водка в рюмку хрусталя,
дичь жаренная ароматом дразнит...
Вот-вот - и Двадцать третье февраля -
твой праздник.

Осталось лишь немного потерпеть,
собою ты побыть сумеешь вскоре -
об скатерть руки грустно обтереть,
сморкнуться в штору..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Ты щедр! – И пьёт твоё вино
Твой друг-дурак.
Ах, мой мечтатель, Сирано
Де Бержерак!

В запале лезешь на рожон
В толпе зевак.
Зачем умом вооружён
Нелепо так?

Любовь и краденный успех –
Тому, кто пуст.
Тебе – страдания и смех
Желанных уст,

Оскал, насмешливые рты
Глупцов и дам,
Глумящихся из темноты
Духовных ям.

Тугим на ухо, что им стук
Чужих сердец?
Им не понять ни твой недуг,
Ни твой венец.

Что ранен ты, но рвёшься в бой
На грани сил,
Что в поединке ты с судьбой
Клинок скрестил.

Ах, почему жестока так
Твоя судьба?!
Была б твоя, де Бержерак,
Душа груба...

За благородство, ум и честь -
Шипы от роз:
– Де Бержерак?.. В нём что-то есть.
Но этот нос!..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Изящно ступая, -
- Как странен твой взгляд,
"Слепая, слепая..." -
- Вокруг говорят, -
- Струишься неслышно
В потоке людском,
Как будто бы вышла
Пройтись босиком,
Не камни, а травы
Стопой ощутив,
И слыша дубравы
Спокойный мотив...

Что было и будет,
Ты знаешь сама:
Рассеются люди,
Растают дома,
Неистовый ливень
Взорвётся листвой,
Расстелется сильной,
Упругой травой, -
Пройдёшь, улыбаясь
Могучим стволам...
Нет, ты не слепая, -
- Ты просто ждала...

Застынет время на бегу
И, растворясь в рассветной сини,
Уступит миг – и даст Ундине
Ещё побыть на берегу.
Ей горьки годы-невода.
Тихи её печали-плёсы.
Глаза закрыты, льются грёзы –
Они текучи, как вода.

Протока плещется у ног.
От ниспадающего света
Позолочёного рассвета
Мерцает золотом песок,
А берег так уютно крут…
Прекрасен миг! Её бы воля –
Осталась тут. Но духи-тролли
Покинуть воду не дадут,

Вновь уведут на глубину,
Везде найдут, затянут в омут.
Они уже призывно стонут
И гонят жадную волну.
Печаль ещё не излита,
Но от зари кровавы крыши.
Но тает ночь, и еле дышит
В борьбе с реальностью мечта.

Часами любоваться облаками - любимая для чудака забава.
Заблудший мим, между двумя мирами, он так раним, но так шагает браво.
В котомке - то, что можно унести с собой. Он в прошлом был, наверняка, котом: где шёл - там сел, где сел, там на сегодня - дом.
Он с каждым днем становится моложе. Мир для него - раскрытая ладошка.
Свобода, воздух - вот его стихия, ему не страшно жить на свете одному, он пишет в одиночестве стихи, и я признаться, так завидую ему.
Он может слыть балбесом несусветным, а может находить на все ответы, подумает секунду и все в точку.
B нем фальши нет, он делает, что хочет.
Eго наряд шута так любят дети: нелеп колпак на рыжей голове, взгляд светел, сердце носит в рукаве, в застегнутом на пуговку манжете.
Юродивый, он у судьбы в фаворе, он любит странствовать у кромки моря, в лесах, в горах, на самой круче даже, где небо на вершинах, как пергамент, где, самым сложным и безумно важным будет вертеть смешные оригами и слушать ветер.

Я начал жизнь в пещерах и горах,
Но не стахановский шахтёр.
Когда я кости грыз на пустырях,
Вы пили линдонский ликёр.
Вы, увидав меня, не стройте рож;
Я тоже эльф, хотя и не похож.

За что вы бросили в меня стрелу,
А Гендальф посохом избил?
Сослать бы вас, господ, на Колыму;
О, если б мне набраться сил!
Вы Эру молитесь, он всё простит…
А я мочой лечу радикулит.

Вы ели плюшки матерей и жён,
У орков женщин нет, увы…
Их обещал придумать Саурон,
Когда вернётся из тюрьмы.
По Средиземью мыкаюсь один,
Не зная, кто и где меня родил…

Я здесь живу - без вины виноватый цып,
мне дело шьют, потому что прожарен плохо:
ведь все вокруг признают лишь величье цифр,
а мелким птахам - табак... остаётся - сдохнуть.

Намедни брёл по Фонтанке, где дух чижа
и тушка в бронзе (не пьёт, прощелыга, больше).
Мы все там будем, но, всё же, безумно жаль:
был вольный птиц, а теперь - лишь мишень для грошей.

Какие песни слагал, выпив рюмку-две!
Какое пламя горело в певце под мухой!
А нынче ценится только металл и вес...
Одно названье - ни слов, ни пера, ни пуха.

Ему монетку я бросил - и денег нет.
Прописки нет... даже паспорта нет пичуге!
А я же гений! Хочу, как пристало мне,
стихом проститься - и зазимовать на юге.

Ваше высокопреосвященство,
господин кардинал!

Трудно держать перо, если в руках — шпага,
трудно искать слова, проще найти врага,
чтобы достать врага, хватит и полшага,
выпад, батман, укол — быстрый, как ураган...
Я позабыл считать, этих побед много, —
ради великих дел и за любой пустяк...
Я не палач, но кто? Вы судия строгий,
можете мне сказать — ради других служак,
ради таких, как я, выживших, но убивших,
Ради таких, как я — тех, кто поныне жив...
Нам говорили, честь — то, что всего превыше.
Значит ли, что она — выше моей души?

Я начал жизнь в пещерах и горах,
Но не стахановский шахтёр.
Когда я кости грыз на пустырях,
Вы пили линдонский ликёр.
Вы, увидав меня, не стройте рож;
Я тоже эльф, хотя и не похож.

За что вы бросили в меня стрелу,
А Гендальф посохом избил?
Сослать бы вас, господ, на Колыму;
О, если б мне набраться сил!
Вы Эру молитесь, он всё простит…
А я мочой лечу радикулит.

Вы ели плюшки матерей и жён,
У орков женщин нет, увы…
Их обещал придумать Саурон,
Когда вернётся из тюрьмы.
По Средиземью мыкаюсь один,
Не зная, кто и где меня родил…

Цветок герани на окне полит,
идет шкафов славянских распродажа.
Не хочешь о провале говорить
и думать даже…
Под колпаком, в минуте от беды
быть узнанным и понятым другими -
так и живешь ты, путая следы,
скрывая имя.
Меняешь часто, ни по разу в год,
носки, пароли, явки и радисток…

Однажды Мюллер лысину протрет
платочком чистым,
потом, хитрО прищурив левый глаз,
объявит громко, чтоб не повторяться:
«Свободны все! А, Штирлиц, лично Вас
прошу остаться.»
(Врагу не сдастся храбрый наш "Варяг",
без видимых причин, по крайней мере!)
с три короба наврешь ему, да так,
что сам поверишь.
Мол, ты - не ты, а кто-нибудь другой
шагает, балансируя, по краю.
В том нет твоей вины - не ты такой,
а жизнь такая.

Февральский вечер. Смотришь на часы
и за минутной стрелкой наблюдаешь.
Пока далек от радостей простых,
но предвкушаешь…
Налита водка в рюмку хрусталя,
дичь жаренная ароматом дразнит...
Вот-вот - и Двадцать третье февраля -
твой праздник.

Осталось лишь немного потерпеть,
собою ты побыть сумеешь вскоре -
об скатерть руки грустно обтереть,
сморкнуться в штору..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Цветок герани на окне полит,
идет шкафов славянских распродажа.
Не хочешь о провале говорить
и думать даже…
Под колпаком, в минуте от беды
быть узнанным и понятым другими -
так и живешь ты, путая следы,
скрывая имя.
Меняешь часто, ни по разу в год,
носки, пароли, явки и радисток…

Однажды Мюллер лысину протрет
платочком чистым,
потом, хитрО прищурив левый глаз,
объявит громко, чтоб не повторяться:
«Свободны все! А, Штирлиц, лично Вас
прошу остаться.»
(Врагу не сдастся храбрый наш "Варяг",
без видимых причин, по крайней мере!)
с три короба наврешь ему, да так,
что сам поверишь.
Мол, ты - не ты, а кто-нибудь другой
шагает, балансируя, по краю.
В том нет твоей вины - не ты такой,
а жизнь такая.

Февральский вечер. Смотришь на часы
и за минутной стрелкой наблюдаешь.
Пока далек от радостей простых,
но предвкушаешь…
Налита водка в рюмку хрусталя,
дичь жаренная ароматом дразнит...
Вот-вот - и Двадцать третье февраля -
твой праздник.

Осталось лишь немного потерпеть,
собою ты побыть сумеешь вскоре -
об скатерть руки грустно обтереть,
сморкнуться в штору..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Ваше высокопреосвященство,
господин кардинал!

Трудно держать перо, если в руках — шпага,
трудно искать слова, проще найти врага,
чтобы достать врага, хватит и полшага,
выпад, батман, укол — быстрый, как ураган...
Я позабыл считать, этих побед много, —
ради великих дел и за любой пустяк...
Я не палач, но кто? Вы судия строгий,
можете мне сказать — ради других служак,
ради таких, как я, выживших, но убивших,
Ради таких, как я — тех, кто поныне жив...
Нам говорили, честь — то, что всего превыше.
Значит ли, что она — выше моей души?

Среди офисных крыс и конторских божков
Херя трижды похеренный месячный план,
Отрастив ЧСВ и пивное брюшко,
Изнывал от безделья один д’Артаньян.

Но настала пора, и труба позвала
На священную битву добра VS зла.
И однажды, взломав от админки пароль,
Ускакал в социальные сети герой.

Он доверчивых нубов от фэйлов спасал,
И заниканным барышням лайки дарил,
И упоротых троллей админам сдавал,
И кавайные няшки поюзать любил.

В ленте комментов имхой он пёр на таран,
Потому что все быдло, а он - д’Артаньян!
Но какой-то задрот, чей-то засланный клон,
Вдруг запостил, что тру-д’Артаньян - это он!

И подняв холивар, нарушая ПС,
Минусуя друг друга в безумстве своём,
Угодили они под модерский замес.
И кружило, за лулзы дерясь, вороньё хомячьё...

И поймав на лету по айпишнику бан,
Пал в неравном жестоком бою д’Артаньян!
Но баллада о нём невозбранно живёт,
Доставляя небыдлу эпичный батхёрт!

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Часами любоваться облаками - любимая для чудака забава.
Заблудший мим, между двумя мирами, он так раним, но так шагает браво.
В котомке - то, что можно унести с собой. Он в прошлом был, наверняка, котом: где шёл - там сел, где сел, там на сегодня - дом.
Он с каждым днем становится моложе. Мир для него - раскрытая ладошка.
Свобода, воздух - вот его стихия, ему не страшно жить на свете одному, он пишет в одиночестве стихи, и я признаться, так завидую ему.
Он может слыть балбесом несусветным, а может находить на все ответы, подумает секунду и все в точку.
B нем фальши нет, он делает, что хочет.
Eго наряд шута так любят дети: нелеп колпак на рыжей голове, взгляд светел, сердце носит в рукаве, в застегнутом на пуговку манжете.
Юродивый, он у судьбы в фаворе, он любит странствовать у кромки моря, в лесах, в горах, на самой круче даже, где небо на вершинах, как пергамент, где, самым сложным и безумно важным будет вертеть смешные оригами и слушать ветер.

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Застынет время на бегу
И, растворясь в рассветной сини,
Уступит миг – и даст Ундине
Ещё побыть на берегу.
Ей горьки годы-невода.
Тихи её печали-плёсы.
Глаза закрыты, льются грёзы –
Они текучи, как вода.

Протока плещется у ног.
От ниспадающего света
Позолочёного рассвета
Мерцает золотом песок,
А берег так уютно крут…
Прекрасен миг! Её бы воля –
Осталась тут. Но духи-тролли
Покинуть воду не дадут,

Вновь уведут на глубину,
Везде найдут, затянут в омут.
Они уже призывно стонут
И гонят жадную волну.
Печаль ещё не излита,
Но от зари кровавы крыши.
Но тает ночь, и еле дышит
В борьбе с реальностью мечта.

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Часами любоваться облаками - любимая для чудака забава.
Заблудший мим, между двумя мирами, он так раним, но так шагает браво.
В котомке - то, что можно унести с собой. Он в прошлом был, наверняка, котом: где шёл - там сел, где сел, там на сегодня - дом.
Он с каждым днем становится моложе. Мир для него - раскрытая ладошка.
Свобода, воздух - вот его стихия, ему не страшно жить на свете одному, он пишет в одиночестве стихи, и я признаться, так завидую ему.
Он может слыть балбесом несусветным, а может находить на все ответы, подумает секунду и все в точку.
B нем фальши нет, он делает, что хочет.
Eго наряд шута так любят дети: нелеп колпак на рыжей голове, взгляд светел, сердце носит в рукаве, в застегнутом на пуговку манжете.
Юродивый, он у судьбы в фаворе, он любит странствовать у кромки моря, в лесах, в горах, на самой круче даже, где небо на вершинах, как пергамент, где, самым сложным и безумно важным будет вертеть смешные оригами и слушать ветер.

Я начал жизнь в пещерах и горах,
Но не стахановский шахтёр.
Когда я кости грыз на пустырях,
Вы пили линдонский ликёр.
Вы, увидав меня, не стройте рож;
Я тоже эльф, хотя и не похож.

За что вы бросили в меня стрелу,
А Гендальф посохом избил?
Сослать бы вас, господ, на Колыму;
О, если б мне набраться сил!
Вы Эру молитесь, он всё простит…
А я мочой лечу радикулит.

Вы ели плюшки матерей и жён,
У орков женщин нет, увы…
Их обещал придумать Саурон,
Когда вернётся из тюрьмы.
По Средиземью мыкаюсь один,
Не зная, кто и где меня родил…

Я здесь живу - без вины виноватый цып,
мне дело шьют, потому что прожарен плохо:
ведь все вокруг признают лишь величье цифр,
а мелким птахам - табак... остаётся - сдохнуть.

Намедни брёл по Фонтанке, где дух чижа
и тушка в бронзе (не пьёт, прощелыга, больше).
Мы все там будем, но, всё же, безумно жаль:
был вольный птиц, а теперь - лишь мишень для грошей.

Какие песни слагал, выпив рюмку-две!
Какое пламя горело в певце под мухой!
А нынче ценится только металл и вес...
Одно названье - ни слов, ни пера, ни пуха.

Ему монетку я бросил - и денег нет.
Прописки нет... даже паспорта нет пичуге!
А я же гений! Хочу, как пристало мне,
стихом проститься - и зазимовать на юге.

Люблю тебя, мой мордорский топор,
Товарищ грозный и разбойный.
Задумчивый Мелькор в Ангбанд тебя упёр,
На гномский бой точил свободный Торин.

Эльфийская рука тебя мне поднесла;
Точнее - засадила в назиданье.
Но в первый раз - не кровь хлестала из ребра,
А слёзы на ребро хлестали состраданья.

И светлые глаза, горящие во мгле,
Исполнились невысказанной болью.
И лезвие, торчащее в спине,
Сверкало в синем ореоле...

Так и торчишь с тех пор, зарок любви немой,
И, что ни говори, лежит меж нами бездна...
Да, я не изменюсь и буду орк душой,
Как ты, как ты, топор железный!

Застынет время на бегу
И, растворясь в рассветной сини,
Уступит миг – и даст Ундине
Ещё побыть на берегу.
Ей горьки годы-невода.
Тихи её печали-плёсы.
Глаза закрыты, льются грёзы –
Они текучи, как вода.

Протока плещется у ног.
От ниспадающего света
Позолочёного рассвета
Мерцает золотом песок,
А берег так уютно крут…
Прекрасен миг! Её бы воля –
Осталась тут. Но духи-тролли
Покинуть воду не дадут,

Вновь уведут на глубину,
Везде найдут, затянут в омут.
Они уже призывно стонут
И гонят жадную волну.
Печаль ещё не излита,
Но от зари кровавы крыши.
Но тает ночь, и еле дышит
В борьбе с реальностью мечта.

Часами любоваться облаками - любимая для чудака забава.
Заблудший мим, между двумя мирами, он так раним, но так шагает браво.
В котомке - то, что можно унести с собой. Он в прошлом был, наверняка, котом: где шёл - там сел, где сел, там на сегодня - дом.
Он с каждым днем становится моложе. Мир для него - раскрытая ладошка.
Свобода, воздух - вот его стихия, ему не страшно жить на свете одному, он пишет в одиночестве стихи, и я признаться, так завидую ему.
Он может слыть балбесом несусветным, а может находить на все ответы, подумает секунду и все в точку.
B нем фальши нет, он делает, что хочет.
Eго наряд шута так любят дети: нелеп колпак на рыжей голове, взгляд светел, сердце носит в рукаве, в застегнутом на пуговку манжете.
Юродивый, он у судьбы в фаворе, он любит странствовать у кромки моря, в лесах, в горах, на самой круче даже, где небо на вершинах, как пергамент, где, самым сложным и безумно важным будет вертеть смешные оригами и слушать ветер.

Ваше высокопреосвященство,
господин кардинал!

Трудно держать перо, если в руках — шпага,
трудно искать слова, проще найти врага,
чтобы достать врага, хватит и полшага,
выпад, батман, укол — быстрый, как ураган...
Я позабыл считать, этих побед много, —
ради великих дел и за любой пустяк...
Я не палач, но кто? Вы судия строгий,
можете мне сказать — ради других служак,
ради таких, как я, выживших, но убивших,
Ради таких, как я — тех, кто поныне жив...
Нам говорили, честь — то, что всего превыше.
Значит ли, что она — выше моей души?

Цветок герани на окне полит,
идет шкафов славянских распродажа.
Не хочешь о провале говорить
и думать даже…
Под колпаком, в минуте от беды
быть узнанным и понятым другими -
так и живешь ты, путая следы,
скрывая имя.
Меняешь часто, ни по разу в год,
носки, пароли, явки и радисток…

Однажды Мюллер лысину протрет
платочком чистым,
потом, хитрО прищурив левый глаз,
объявит громко, чтоб не повторяться:
«Свободны все! А, Штирлиц, лично Вас
прошу остаться.»
(Врагу не сдастся храбрый наш "Варяг",
без видимых причин, по крайней мере!)
с три короба наврешь ему, да так,
что сам поверишь.
Мол, ты - не ты, а кто-нибудь другой
шагает, балансируя, по краю.
В том нет твоей вины - не ты такой,
а жизнь такая.

Февральский вечер. Смотришь на часы
и за минутной стрелкой наблюдаешь.
Пока далек от радостей простых,
но предвкушаешь…
Налита водка в рюмку хрусталя,
дичь жаренная ароматом дразнит...
Вот-вот - и Двадцать третье февраля -
твой праздник.

Осталось лишь немного потерпеть,
собою ты побыть сумеешь вскоре -
об скатерть руки грустно обтереть,
сморкнуться в штору..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Часами любоваться облаками - любимая для чудака забава.
Заблудший мим, между двумя мирами, он так раним, но так шагает браво.
В котомке - то, что можно унести с собой. Он в прошлом был, наверняка, котом: где шёл - там сел, где сел, там на сегодня - дом.
Он с каждым днем становится моложе. Мир для него - раскрытая ладошка.
Свобода, воздух - вот его стихия, ему не страшно жить на свете одному, он пишет в одиночестве стихи, и я признаться, так завидую ему.
Он может слыть балбесом несусветным, а может находить на все ответы, подумает секунду и все в точку.
B нем фальши нет, он делает, что хочет.
Eго наряд шута так любят дети: нелеп колпак на рыжей голове, взгляд светел, сердце носит в рукаве, в застегнутом на пуговку манжете.
Юродивый, он у судьбы в фаворе, он любит странствовать у кромки моря, в лесах, в горах, на самой круче даже, где небо на вершинах, как пергамент, где, самым сложным и безумно важным будет вертеть смешные оригами и слушать ветер.

Ваше высокопреосвященство,
господин кардинал!

Трудно держать перо, если в руках — шпага,
трудно искать слова, проще найти врага,
чтобы достать врага, хватит и полшага,
выпад, батман, укол — быстрый, как ураган...
Я позабыл считать, этих побед много, —
ради великих дел и за любой пустяк...
Я не палач, но кто? Вы судия строгий,
можете мне сказать — ради других служак,
ради таких, как я, выживших, но убивших,
Ради таких, как я — тех, кто поныне жив...
Нам говорили, честь — то, что всего превыше.
Значит ли, что она — выше моей души?

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Ваше высокопреосвященство,
господин кардинал!

Трудно держать перо, если в руках — шпага,
трудно искать слова, проще найти врага,
чтобы достать врага, хватит и полшага,
выпад, батман, укол — быстрый, как ураган...
Я позабыл считать, этих побед много, —
ради великих дел и за любой пустяк...
Я не палач, но кто? Вы судия строгий,
можете мне сказать — ради других служак,
ради таких, как я, выживших, но убивших,
Ради таких, как я — тех, кто поныне жив...
Нам говорили, честь — то, что всего превыше.
Значит ли, что она — выше моей души?

Я начал жизнь в пещерах и горах,
Но не стахановский шахтёр.
Когда я кости грыз на пустырях,
Вы пили линдонский ликёр.
Вы, увидав меня, не стройте рож;
Я тоже эльф, хотя и не похож.

За что вы бросили в меня стрелу,
А Гендальф посохом избил?
Сослать бы вас, господ, на Колыму;
О, если б мне набраться сил!
Вы Эру молитесь, он всё простит…
А я мочой лечу радикулит.

Вы ели плюшки матерей и жён,
У орков женщин нет, увы…
Их обещал придумать Саурон,
Когда вернётся из тюрьмы.
По Средиземью мыкаюсь один,
Не зная, кто и где меня родил…

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Застынет время на бегу
И, растворясь в рассветной сини,
Уступит миг – и даст Ундине
Ещё побыть на берегу.
Ей горьки годы-невода.
Тихи её печали-плёсы.
Глаза закрыты, льются грёзы –
Они текучи, как вода.

Протока плещется у ног.
От ниспадающего света
Позолочёного рассвета
Мерцает золотом песок,
А берег так уютно крут…
Прекрасен миг! Её бы воля –
Осталась тут. Но духи-тролли
Покинуть воду не дадут,

Вновь уведут на глубину,
Везде найдут, затянут в омут.
Они уже призывно стонут
И гонят жадную волну.
Печаль ещё не излита,
Но от зари кровавы крыши.
Но тает ночь, и еле дышит
В борьбе с реальностью мечта.

Я начал жизнь в пещерах и горах,
Но не стахановский шахтёр.
Когда я кости грыз на пустырях,
Вы пили линдонский ликёр.
Вы, увидав меня, не стройте рож;
Я тоже эльф, хотя и не похож.

За что вы бросили в меня стрелу,
А Гендальф посохом избил?
Сослать бы вас, господ, на Колыму;
О, если б мне набраться сил!
Вы Эру молитесь, он всё простит…
А я мочой лечу радикулит.

Вы ели плюшки матерей и жён,
У орков женщин нет, увы…
Их обещал придумать Саурон,
Когда вернётся из тюрьмы.
По Средиземью мыкаюсь один,
Не зная, кто и где меня родил…

Среди офисных крыс и конторских божков
Херя трижды похеренный месячный план,
Отрастив ЧСВ и пивное брюшко,
Изнывал от безделья один д’Артаньян.

Но настала пора, и труба позвала
На священную битву добра VS зла.
И однажды, взломав от админки пароль,
Ускакал в социальные сети герой.

Он доверчивых нубов от фэйлов спасал,
И заниканным барышням лайки дарил,
И упоротых троллей админам сдавал,
И кавайные няшки поюзать любил.

В ленте комментов имхой он пёр на таран,
Потому что все быдло, а он - д’Артаньян!
Но какой-то задрот, чей-то засланный клон,
Вдруг запостил, что тру-д’Артаньян - это он!

И подняв холивар, нарушая ПС,
Минусуя друг друга в безумстве своём,
Угодили они под модерский замес.
И кружило, за лулзы дерясь, вороньё хомячьё...

И поймав на лету по айпишнику бан,
Пал в неравном жестоком бою д’Артаньян!
Но баллада о нём невозбранно живёт,
Доставляя небыдлу эпичный батхёрт!

Цветок герани на окне полит,
идет шкафов славянских распродажа.
Не хочешь о провале говорить
и думать даже…
Под колпаком, в минуте от беды
быть узнанным и понятым другими -
так и живешь ты, путая следы,
скрывая имя.
Меняешь часто, ни по разу в год,
носки, пароли, явки и радисток…

Однажды Мюллер лысину протрет
платочком чистым,
потом, хитрО прищурив левый глаз,
объявит громко, чтоб не повторяться:
«Свободны все! А, Штирлиц, лично Вас
прошу остаться.»
(Врагу не сдастся храбрый наш "Варяг",
без видимых причин, по крайней мере!)
с три короба наврешь ему, да так,
что сам поверишь.
Мол, ты - не ты, а кто-нибудь другой
шагает, балансируя, по краю.
В том нет твоей вины - не ты такой,
а жизнь такая.

Февральский вечер. Смотришь на часы
и за минутной стрелкой наблюдаешь.
Пока далек от радостей простых,
но предвкушаешь…
Налита водка в рюмку хрусталя,
дичь жаренная ароматом дразнит...
Вот-вот - и Двадцать третье февраля -
твой праздник.

Осталось лишь немного потерпеть,
собою ты побыть сумеешь вскоре -
об скатерть руки грустно обтереть,
сморкнуться в штору..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

Эльфийский корабль уплывает на истинный полдень
От ливневой хмари навстречу звенящему лету,
А бабочка-парус трепещет, напутствуя: "Помни -
И в дивной стране ты увидишь дурные приметы..."

Но я в нетерпении слушать её не желаю...
Печальные мельницы смотрят с крутого обрыва,
Рвут простыни туч злые ветры холодного мая,
Матросы стоят по местам, ожидая прилива.

Рукою взмахнул капитан: Приготовиться! Можно!
Корабль на стремнину выходит, несомый волною.
Глядит старый дом, чуть прищурившись, грустно-тревожно,
И крыльями бьётся простой синий плащ за спиною.

Ваше высокопреосвященство,
господин кардинал!

Трудно держать перо, если в руках — шпага,
трудно искать слова, проще найти врага,
чтобы достать врага, хватит и полшага,
выпад, батман, укол — быстрый, как ураган...
Я позабыл считать, этих побед много, —
ради великих дел и за любой пустяк...
Я не палач, но кто? Вы судия строгий,
можете мне сказать — ради других служак,
ради таких, как я, выживших, но убивших,
Ради таких, как я — тех, кто поныне жив...
Нам говорили, честь — то, что всего превыше.
Значит ли, что она — выше моей души?

Среди офисных крыс и конторских божков
Херя трижды похеренный месячный план,
Отрастив ЧСВ и пивное брюшко,
Изнывал от безделья один д’Артаньян.

Но настала пора, и труба позвала
На священную битву добра VS зла.
И однажды, взломав от админки пароль,
Ускакал в социальные сети герой.

Он доверчивых нубов от фэйлов спасал,
И заниканным барышням лайки дарил,
И упоротых троллей админам сдавал,
И кавайные няшки поюзать любил.

В ленте комментов имхой он пёр на таран,
Потому что все быдло, а он - д’Артаньян!
Но какой-то задрот, чей-то засланный клон,
Вдруг запостил, что тру-д’Артаньян - это он!

И подняв холивар, нарушая ПС,
Минусуя друг друга в безумстве своём,
Угодили они под модерский замес.
И кружило, за лулзы дерясь, вороньё хомячьё...

И поймав на лету по айпишнику бан,
Пал в неравном жестоком бою д’Артаньян!
Но баллада о нём невозбранно живёт,
Доставляя небыдлу эпичный батхёрт!

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.

1.
Фея Радуг – внучка Солнца, просыпается весной
Там, где облако пасётся над поляною лесной,
Где прольётся дождь весенний на леса и на поля,
Чтоб взошла повсюду зелень и цвела вокруг земля.
Разведёт цветные краски в лужах майского дождя,
Нарисует мост, как в сказке, рукавами поведя.
Кто по радуге пройдётся, распевая «квик-ван-ду»,
тех исполнятся желанья на волшебном том мосту.

2.
Встала сегодня поздно -
Я ли не Фея Радуг!
Может покрасить воздух
всей детворе на радость?
.
Ради земного блага,
для украшенья мира
выряжусь-ка стилягой,
кремом намажусь «Миррой».
.
Тушью подкрасив титры
бледному отраженью,
морковь грызу с селитрой
и предаюсь движенью.
.
Краски нашла в кладовке,
ведра, перчатки, кисть и
крашу асфальты ловко
в розово-серебристый…
.
Крыши домов покрашу,
зонтики у прохожих.
Небо, чтоб стало краше,
Выкрашу в синий ... позже.
.
Выкрашу сны ребятам…
Выкрашу тишину…
Розовые слонята
в сны привезут весну.

Застынет время на бегу
И, растворясь в рассветной сини,
Уступит миг – и даст Ундине
Ещё побыть на берегу.
Ей горьки годы-невода.
Тихи её печали-плёсы.
Глаза закрыты, льются грёзы –
Они текучи, как вода.

Протока плещется у ног.
От ниспадающего света
Позолочёного рассвета
Мерцает золотом песок,
А берег так уютно крут…
Прекрасен миг! Её бы воля –
Осталась тут. Но духи-тролли
Покинуть воду не дадут,

Вновь уведут на глубину,
Везде найдут, затянут в омут.
Они уже призывно стонут
И гонят жадную волну.
Печаль ещё не излита,
Но от зари кровавы крыши.
Но тает ночь, и еле дышит
В борьбе с реальностью мечта.

Я здесь живу - без вины виноватый цып,
мне дело шьют, потому что прожарен плохо:
ведь все вокруг признают лишь величье цифр,
а мелким птахам - табак... остаётся - сдохнуть.

Намедни брёл по Фонтанке, где дух чижа
и тушка в бронзе (не пьёт, прощелыга, больше).
Мы все там будем, но, всё же, безумно жаль:
был вольный птиц, а теперь - лишь мишень для грошей.

Какие песни слагал, выпив рюмку-две!
Какое пламя горело в певце под мухой!
А нынче ценится только металл и вес...
Одно названье - ни слов, ни пера, ни пуха.

Ему монетку я бросил - и денег нет.
Прописки нет... даже паспорта нет пичуге!
А я же гений! Хочу, как пристало мне,
стихом проститься - и зазимовать на юге.

Цветок герани на окне полит,
идет шкафов славянских распродажа.
Не хочешь о провале говорить
и думать даже…
Под колпаком, в минуте от беды
быть узнанным и понятым другими -
так и живешь ты, путая следы,
скрывая имя.
Меняешь часто, ни по разу в год,
носки, пароли, явки и радисток…

Однажды Мюллер лысину протрет
платочком чистым,
потом, хитрО прищурив левый глаз,
объявит громко, чтоб не повторяться:
«Свободны все! А, Штирлиц, лично Вас
прошу остаться.»
(Врагу не сдастся храбрый наш "Варяг",
без видимых причин, по крайней мере!)
с три короба наврешь ему, да так,
что сам поверишь.
Мол, ты - не ты, а кто-нибудь другой
шагает, балансируя, по краю.
В том нет твоей вины - не ты такой,
а жизнь такая.

Февральский вечер. Смотришь на часы
и за минутной стрелкой наблюдаешь.
Пока далек от радостей простых,
но предвкушаешь…
Налита водка в рюмку хрусталя,
дичь жаренная ароматом дразнит...
Вот-вот - и Двадцать третье февраля -
твой праздник.

Осталось лишь немного потерпеть,
собою ты побыть сумеешь вскоре -
об скатерть руки грустно обтереть,
сморкнуться в штору..

Олеся лёгких путей не ищет, не терпит правил и дураков,
Жалеет брошенных псов и нищих: бродягам – мелочь, собакам – корм.
Она улыбчива от природы, не станет хмуриться под дождём,
Её совсем не меняют годы, как будто время чего-то ждёт.
Она ладонями ловит ветер, в ответ он ластится, словно пёс.
Соседки шепчут вдогонку: «Ведьма! Зачем лукавый её принёс?»
Живёт, как песня, поёт, как дышит, читает сказки про добрых фей,
Гордится знанием умных книжек, изящной радуется строфе.
Вреда не видит в чужих упрёках, как будто мимо летят слова,
Идёт по жизни походкой лёгкой – возможно, ангел поцеловал
В момент рождения и в подарок оставил пару надёжных крыл,
Но спрятал их в гардеробе старом, на семь замков до поры закрыл.
Она транжирит себя и счастье, талант растрачивает взахлёб,
Как искра зреет, растёт и гаснет, латает жизненный переплёт.

От рака за год сгорело тело, «забрали черти» – соседки врут.
А я считаю, к своим взлетела, чтоб крылья спрятанные вернуть.