Джаз - это просто 

Локоть оттяни, как на марше. 
Сакс держи свободно, но строго. 
А теперь представь, что лабаешь 
В паре сантиметров от Бога.

Размер, как известно, вопрос деликатный. 
Скользит «сантиметр» – до ключиц и обратно. 
– Давай-ка, мой сладкий, прикинем фасон. 
На чём ты играешь? Кларнет? 
– Саксофон. 

Концертный костюм – это столько мороки. 
(А мне ещё, кстати, готовить уроки): 
То встань на колено, то локти раздвинь – 
Ну прям статуэтка династии Цинь. 

А лента снуёт деловито по телу, 
Тут кто-то замёрз, а она потеплела. 
Резвится, змея, проползая по мне – 
Картина мелками «Удав на слоне». 

Уж лучше б я стал живописцем, поэтом… 
О БОЖЕ! НА СЦЕНЕ Я БУДУ ВОТ В ЭТОМ? 
Да, круто. Швея, безусловно, талант, 
Но как-то не вяжутся фрак и джаз-банд. 

Ты задела мой локоть в толпе, 
меня втянуло в воронку твоих духов. 
В двух угловых сантиметрах от нашей галактики 
взорвалась сверх-новая, 
и магнитные волны сыграли в цвете 
композицию для саксофона «Return of the Son of Nothing»* 
Я тебя больше не встретил, 
а в галактике неподалёку 
на голубой планете 
три волшебника пришли 
встретить ребёнка 
*с англ – «возвращение сына Небытия»

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Размер, как известно, вопрос деликатный. 
Скользит «сантиметр» – до ключиц и обратно. 
– Давай-ка, мой сладкий, прикинем фасон. 
На чём ты играешь? Кларнет? 
– Саксофон. 

Концертный костюм – это столько мороки. 
(А мне ещё, кстати, готовить уроки): 
То встань на колено, то локти раздвинь – 
Ну прям статуэтка династии Цинь. 

А лента снуёт деловито по телу, 
Тут кто-то замёрз, а она потеплела. 
Резвится, змея, проползая по мне – 
Картина мелками «Удав на слоне». 

Уж лучше б я стал живописцем, поэтом… 
О БОЖЕ! НА СЦЕНЕ Я БУДУ ВОТ В ЭТОМ? 
Да, круто. Швея, безусловно, талант, 
Но как-то не вяжутся фрак и джаз-банд. 

Улетал 

.........Ах, упал, упал из рук! 
.........Нос измазал пылью! 
.........Улетел зеленый жук, 
.........Улетел на крыльях. 
...............................А. Барто 

За сантиметром сантиметр 
легко взлетая над землёй, 
манимый в поле сонным ветром, 
под саксофона звук цветной, 
он улетал всё дальше, дальше 
от нежных рук, его поймавших. 

Свободой звонко стрекотали 
стальные крылья-кружева. 
А руки помнили и ждали, 
тепло стараясь удержать, 
тянулись жалобно вдогонку, 
на локте жилка билась тонко. 

И солнце падало в ладошки 
и замирало не дыша, 
свернувшись тихо, словно кошка. 
И лишь ковыль слегка шуршал...

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Человеку вечно надо, как старательному Знайке, 
Все сравнить, и все измерить, в сантиметрах ли, в локтях.. 
Несравненны и отрадны саксофона ль, балалайки 
Звуки, что приносит ветер, тропка в скошенных полях.

Человеку вечно надо, как старательному Знайке, 
Все сравнить, и все измерить, в сантиметрах ли, в локтях.. 
Несравненны и отрадны саксофона ль, балалайки 
Звуки, что приносит ветер, тропка в скошенных полях.

Джаз - это просто 

Локоть оттяни, как на марше. 
Сакс держи свободно, но строго. 
А теперь представь, что лабаешь 
В паре сантиметров от Бога.

Размер, как известно, вопрос деликатный. 
Скользит «сантиметр» – до ключиц и обратно. 
– Давай-ка, мой сладкий, прикинем фасон. 
На чём ты играешь? Кларнет? 
– Саксофон. 

Концертный костюм – это столько мороки. 
(А мне ещё, кстати, готовить уроки): 
То встань на колено, то локти раздвинь – 
Ну прям статуэтка династии Цинь. 

А лента снуёт деловито по телу, 
Тут кто-то замёрз, а она потеплела. 
Резвится, змея, проползая по мне – 
Картина мелками «Удав на слоне». 

Уж лучше б я стал живописцем, поэтом… 
О БОЖЕ! НА СЦЕНЕ Я БУДУ ВОТ В ЭТОМ? 
Да, круто. Швея, безусловно, талант, 
Но как-то не вяжутся фрак и джаз-банд. 

Инструмент мой размером внушительный: 
В три локтя и один сантиметр! 
А поёт - будто хор небожителей, 
Заменяющий целый оркестр! 
Не смотрите на щёки надутые, 
Не индюк я – крутой музыкант! 
И давно вентелей не попутаю, 
И на музе – аж трижды женат! 
Саксофон – инструмент уважительный! 
Это вам не кларнет в триста грамм! 
Потому он и нравится зрителям, 
Даже слушают джем без программ! 
Инструмент мой размером внушительный: 
В три локтя и один сантиметр! 
А поёт - будто хор небожителей, 
Заменяющий целый оркестр!

Улетал 

.........Ах, упал, упал из рук! 
.........Нос измазал пылью! 
.........Улетел зеленый жук, 
.........Улетел на крыльях. 
...............................А. Барто 

За сантиметром сантиметр 
легко взлетая над землёй, 
манимый в поле сонным ветром, 
под саксофона звук цветной, 
он улетал всё дальше, дальше 
от нежных рук, его поймавших. 

Свободой звонко стрекотали 
стальные крылья-кружева. 
А руки помнили и ждали, 
тепло стараясь удержать, 
тянулись жалобно вдогонку, 
на локте жилка билась тонко. 

И солнце падало в ладошки 
и замирало не дыша, 
свернувшись тихо, словно кошка. 
И лишь ковыль слегка шуршал...

Вечерами в Майами 

Вечерами в Майами никто не сидит в четырёх стенах. 
Над асфальтом дрожащий сироп духоты и пыли, 
и машинные пчёлы жужжат и роятся. На Люммус-Парк 
бенефис вожделеющей плоти. Неукротимо 
сочленяются идиш и спа́нглиш, под са́льсу объятья сжав; 
и гламурные пары парят, не́жа локтем локоть, 
к остывающим пляжам. Струит саксофон сексапильный джаз, 
перемятый песок утомлённо впива́ет похоть. 
Вечерами в Майами повышенный спрос на живой товар, 
в ярлыках – сантиметры окружностей сфер интимных 
и тариф. И нельзя отказать никому – хоть урод, хоть стар. 
Русской водки стакан, и тоска по приволью – мимо… 

А в деревне Приволье старушка живёт – бережёт внучка́. 
И сама пишет письма от дочки майамской, пряча 
под подушку мальцу – пусть от мамки ему будет весточка; 
под иконами шепчет о чём-то и тихо плачет…

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Янтарные костры или в двух шагах от зимы 

Ало-рыжий, безумный, лихой пожар из листвы облетевшей ещё не стих, 
но зима, над умолкшей землей ворожа, прячет снежные хлопья в сухой горсти. 
Саксофонно звучит моросящий дождь, будто стонет, прощаясь в последний раз, 
ранний холод бесчувственен и толстокож: он не слышит во тьме ни дождя, ни нас – 
не готовых к метельно-седым ночам и беззвёздно-дремотной декабрьской мгле, 
мы испили осенний дурманящий чай, мы познали медовых закатов плен, 
привязались к теплу вечеров цветных, словно пара бездомных и верных псов. – 
В двух шагах от космато-угрюмой зимы, в сантиметре от зимних стальных снегов 
не сумели с тобой, не смогли забыть мятно-яблочный запах счастливых дней, 
шёпот рек да степного тумана клубы́, медный отблеск травы золотых полей. 
Мы по локоть увязли в осенних снах, не поверив морозным сырым ветрам. 
Посмотри: журавлиный косяк в небесах – это осень уходит в далёкий край – 
за моря, за леса, словно в мир иной, так похожий на тот, где ютиться смерть. 
Ты не плачь…потому, что вдвоём суждено нам в последних янтарных кострах 
сгореть.

Вечерами в Майами 

Вечерами в Майами никто не сидит в четырёх стенах. 
Над асфальтом дрожащий сироп духоты и пыли, 
и машинные пчёлы жужжат и роятся. На Люммус-Парк 
бенефис вожделеющей плоти. Неукротимо 
сочленяются идиш и спа́нглиш, под са́льсу объятья сжав; 
и гламурные пары парят, не́жа локтем локоть, 
к остывающим пляжам. Струит саксофон сексапильный джаз, 
перемятый песок утомлённо впива́ет похоть. 
Вечерами в Майами повышенный спрос на живой товар, 
в ярлыках – сантиметры окружностей сфер интимных 
и тариф. И нельзя отказать никому – хоть урод, хоть стар. 
Русской водки стакан, и тоска по приволью – мимо… 

А в деревне Приволье старушка живёт – бережёт внучка́. 
И сама пишет письма от дочки майамской, пряча 
под подушку мальцу – пусть от мамки ему будет весточка; 
под иконами шепчет о чём-то и тихо плачет…

Янтарные костры или в двух шагах от зимы 

Ало-рыжий, безумный, лихой пожар из листвы облетевшей ещё не стих, 
но зима, над умолкшей землей ворожа, прячет снежные хлопья в сухой горсти. 
Саксофонно звучит моросящий дождь, будто стонет, прощаясь в последний раз, 
ранний холод бесчувственен и толстокож: он не слышит во тьме ни дождя, ни нас – 
не готовых к метельно-седым ночам и беззвёздно-дремотной декабрьской мгле, 
мы испили осенний дурманящий чай, мы познали медовых закатов плен, 
привязались к теплу вечеров цветных, словно пара бездомных и верных псов. – 
В двух шагах от космато-угрюмой зимы, в сантиметре от зимних стальных снегов 
не сумели с тобой, не смогли забыть мятно-яблочный запах счастливых дней, 
шёпот рек да степного тумана клубы́, медный отблеск травы золотых полей. 
Мы по локоть увязли в осенних снах, не поверив морозным сырым ветрам. 
Посмотри: журавлиный косяк в небесах – это осень уходит в далёкий край – 
за моря, за леса, словно в мир иной, так похожий на тот, где ютиться смерть. 
Ты не плачь…потому, что вдвоём суждено нам в последних янтарных кострах 
сгореть.

Улетал 

.........Ах, упал, упал из рук! 
.........Нос измазал пылью! 
.........Улетел зеленый жук, 
.........Улетел на крыльях. 
...............................А. Барто 

За сантиметром сантиметр 
легко взлетая над землёй, 
манимый в поле сонным ветром, 
под саксофона звук цветной, 
он улетал всё дальше, дальше 
от нежных рук, его поймавших. 

Свободой звонко стрекотали 
стальные крылья-кружева. 
А руки помнили и ждали, 
тепло стараясь удержать, 
тянулись жалобно вдогонку, 
на локте жилка билась тонко. 

И солнце падало в ладошки 
и замирало не дыша, 
свернувшись тихо, словно кошка. 
И лишь ковыль слегка шуршал...

Вечерами в Майами 

Вечерами в Майами никто не сидит в четырёх стенах. 
Над асфальтом дрожащий сироп духоты и пыли, 
и машинные пчёлы жужжат и роятся. На Люммус-Парк 
бенефис вожделеющей плоти. Неукротимо 
сочленяются идиш и спа́нглиш, под са́льсу объятья сжав; 
и гламурные пары парят, не́жа локтем локоть, 
к остывающим пляжам. Струит саксофон сексапильный джаз, 
перемятый песок утомлённо впива́ет похоть. 
Вечерами в Майами повышенный спрос на живой товар, 
в ярлыках – сантиметры окружностей сфер интимных 
и тариф. И нельзя отказать никому – хоть урод, хоть стар. 
Русской водки стакан, и тоска по приволью – мимо… 

А в деревне Приволье старушка живёт – бережёт внучка́. 
И сама пишет письма от дочки майамской, пряча 
под подушку мальцу – пусть от мамки ему будет весточка; 
под иконами шепчет о чём-то и тихо плачет…

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

сопрано 

клянёшься каждым сантиметром 
покусанного локтя, 
надувшись самоваром медным, 
что не рванёшься следом. 
и быль и небыль - всё прогоркло. 
но лишь до первого аккорда... 
случайно губ коснётся взгляд, 
и ты готов сорваться в ад, 
и клочья логики летят 
в тартарары и к чёрту, 
и с диска память стёрта. 

переполняя горизонт, 
звучит сопрано-саксофон.

Улетал 

.........Ах, упал, упал из рук! 
.........Нос измазал пылью! 
.........Улетел зеленый жук, 
.........Улетел на крыльях. 
...............................А. Барто 

За сантиметром сантиметр 
легко взлетая над землёй, 
манимый в поле сонным ветром, 
под саксофона звук цветной, 
он улетал всё дальше, дальше 
от нежных рук, его поймавших. 

Свободой звонко стрекотали 
стальные крылья-кружева. 
А руки помнили и ждали, 
тепло стараясь удержать, 
тянулись жалобно вдогонку, 
на локте жилка билась тонко. 

И солнце падало в ладошки 
и замирало не дыша, 
свернувшись тихо, словно кошка. 
И лишь ковыль слегка шуршал...

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Человеку вечно надо, как старательному Знайке, 
Все сравнить, и все измерить, в сантиметрах ли, в локтях.. 
Несравненны и отрадны саксофона ль, балалайки 
Звуки, что приносит ветер, тропка в скошенных полях.

Джаз - это просто 

Локоть оттяни, как на марше. 
Сакс держи свободно, но строго. 
А теперь представь, что лабаешь 
В паре сантиметров от Бога.

Размер, как известно, вопрос деликатный. 
Скользит «сантиметр» – до ключиц и обратно. 
– Давай-ка, мой сладкий, прикинем фасон. 
На чём ты играешь? Кларнет? 
– Саксофон. 

Концертный костюм – это столько мороки. 
(А мне ещё, кстати, готовить уроки): 
То встань на колено, то локти раздвинь – 
Ну прям статуэтка династии Цинь. 

А лента снуёт деловито по телу, 
Тут кто-то замёрз, а она потеплела. 
Резвится, змея, проползая по мне – 
Картина мелками «Удав на слоне». 

Уж лучше б я стал живописцем, поэтом… 
О БОЖЕ! НА СЦЕНЕ Я БУДУ ВОТ В ЭТОМ? 
Да, круто. Швея, безусловно, талант, 
Но как-то не вяжутся фрак и джаз-банд. 

Инструмент мой размером внушительный: 
В три локтя и один сантиметр! 
А поёт - будто хор небожителей, 
Заменяющий целый оркестр! 
Не смотрите на щёки надутые, 
Не индюк я – крутой музыкант! 
И давно вентелей не попутаю, 
И на музе – аж трижды женат! 
Саксофон – инструмент уважительный! 
Это вам не кларнет в триста грамм! 
Потому он и нравится зрителям, 
Даже слушают джем без программ! 
Инструмент мой размером внушительный: 
В три локтя и один сантиметр! 
А поёт - будто хор небожителей, 
Заменяющий целый оркестр!

Вечерами в Майами 

Вечерами в Майами никто не сидит в четырёх стенах. 
Над асфальтом дрожащий сироп духоты и пыли, 
и машинные пчёлы жужжат и роятся. На Люммус-Парк 
бенефис вожделеющей плоти. Неукротимо 
сочленяются идиш и спа́нглиш, под са́льсу объятья сжав; 
и гламурные пары парят, не́жа локтем локоть, 
к остывающим пляжам. Струит саксофон сексапильный джаз, 
перемятый песок утомлённо впива́ет похоть. 
Вечерами в Майами повышенный спрос на живой товар, 
в ярлыках – сантиметры окружностей сфер интимных 
и тариф. И нельзя отказать никому – хоть урод, хоть стар. 
Русской водки стакан, и тоска по приволью – мимо… 

А в деревне Приволье старушка живёт – бережёт внучка́. 
И сама пишет письма от дочки майамской, пряча 
под подушку мальцу – пусть от мамки ему будет весточка; 
под иконами шепчет о чём-то и тихо плачет…

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Янтарные костры или в двух шагах от зимы 

Ало-рыжий, безумный, лихой пожар из листвы облетевшей ещё не стих, 
но зима, над умолкшей землей ворожа, прячет снежные хлопья в сухой горсти. 
Саксофонно звучит моросящий дождь, будто стонет, прощаясь в последний раз, 
ранний холод бесчувственен и толстокож: он не слышит во тьме ни дождя, ни нас – 
не готовых к метельно-седым ночам и беззвёздно-дремотной декабрьской мгле, 
мы испили осенний дурманящий чай, мы познали медовых закатов плен, 
привязались к теплу вечеров цветных, словно пара бездомных и верных псов. – 
В двух шагах от космато-угрюмой зимы, в сантиметре от зимних стальных снегов 
не сумели с тобой, не смогли забыть мятно-яблочный запах счастливых дней, 
шёпот рек да степного тумана клубы́, медный отблеск травы золотых полей. 
Мы по локоть увязли в осенних снах, не поверив морозным сырым ветрам. 
Посмотри: журавлиный косяк в небесах – это осень уходит в далёкий край – 
за моря, за леса, словно в мир иной, так похожий на тот, где ютиться смерть. 
Ты не плачь…потому, что вдвоём суждено нам в последних янтарных кострах 
сгореть.

Джаз - это просто 

Локоть оттяни, как на марше. 
Сакс держи свободно, но строго. 
А теперь представь, что лабаешь 
В паре сантиметров от Бога.

Ты задела мой локоть в толпе, 
меня втянуло в воронку твоих духов. 
В двух угловых сантиметрах от нашей галактики 
взорвалась сверх-новая, 
и магнитные волны сыграли в цвете 
композицию для саксофона «Return of the Son of Nothing»* 
Я тебя больше не встретил, 
а в галактике неподалёку 
на голубой планете 
три волшебника пришли 
встретить ребёнка 
*с англ – «возвращение сына Небытия»

Улетал 

.........Ах, упал, упал из рук! 
.........Нос измазал пылью! 
.........Улетел зеленый жук, 
.........Улетел на крыльях. 
...............................А. Барто 

За сантиметром сантиметр 
легко взлетая над землёй, 
манимый в поле сонным ветром, 
под саксофона звук цветной, 
он улетал всё дальше, дальше 
от нежных рук, его поймавших. 

Свободой звонко стрекотали 
стальные крылья-кружева. 
А руки помнили и ждали, 
тепло стараясь удержать, 
тянулись жалобно вдогонку, 
на локте жилка билась тонко. 

И солнце падало в ладошки 
и замирало не дыша, 
свернувшись тихо, словно кошка. 
И лишь ковыль слегка шуршал...

Вечерами в Майами 

Вечерами в Майами никто не сидит в четырёх стенах. 
Над асфальтом дрожащий сироп духоты и пыли, 
и машинные пчёлы жужжат и роятся. На Люммус-Парк 
бенефис вожделеющей плоти. Неукротимо 
сочленяются идиш и спа́нглиш, под са́льсу объятья сжав; 
и гламурные пары парят, не́жа локтем локоть, 
к остывающим пляжам. Струит саксофон сексапильный джаз, 
перемятый песок утомлённо впива́ет похоть. 
Вечерами в Майами повышенный спрос на живой товар, 
в ярлыках – сантиметры окружностей сфер интимных 
и тариф. И нельзя отказать никому – хоть урод, хоть стар. 
Русской водки стакан, и тоска по приволью – мимо… 

А в деревне Приволье старушка живёт – бережёт внучка́. 
И сама пишет письма от дочки майамской, пряча 
под подушку мальцу – пусть от мамки ему будет весточка; 
под иконами шепчет о чём-то и тихо плачет…

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Янтарные костры или в двух шагах от зимы 

Ало-рыжий, безумный, лихой пожар из листвы облетевшей ещё не стих, 
но зима, над умолкшей землей ворожа, прячет снежные хлопья в сухой горсти. 
Саксофонно звучит моросящий дождь, будто стонет, прощаясь в последний раз, 
ранний холод бесчувственен и толстокож: он не слышит во тьме ни дождя, ни нас – 
не готовых к метельно-седым ночам и беззвёздно-дремотной декабрьской мгле, 
мы испили осенний дурманящий чай, мы познали медовых закатов плен, 
привязались к теплу вечеров цветных, словно пара бездомных и верных псов. – 
В двух шагах от космато-угрюмой зимы, в сантиметре от зимних стальных снегов 
не сумели с тобой, не смогли забыть мятно-яблочный запах счастливых дней, 
шёпот рек да степного тумана клубы́, медный отблеск травы золотых полей. 
Мы по локоть увязли в осенних снах, не поверив морозным сырым ветрам. 
Посмотри: журавлиный косяк в небесах – это осень уходит в далёкий край – 
за моря, за леса, словно в мир иной, так похожий на тот, где ютиться смерть. 
Ты не плачь…потому, что вдвоём суждено нам в последних янтарных кострах 
сгореть.

пусть он возьмёт меня под локоток 

Однажды я напьюсь и чёрт с тобой! 
Чем быть ханжой - не лучше ли мне цокать 
Походкой лёгкой? Я подставлю локоть: 
Араб-мальчишка, кофе, саксофон, 

Немного дури, кое-как в такси - 
На пьяных каблуках...Упасть, забыться, 
Очнуться и ласкать мужской затылок, 
И чувствовать хотящие соски. 

Когда нибудь ты скажешь "вот ведь Ххядь". 
Случится всё и станут, неприменно, 
Ползти окошком кухни сантиметры - 
Дождя. И будет стрелками петлять, 

И мерить круг цифрованной доски 
То, что тебя предельно измотает. 
Любимый я вернусь из грешной тайны, 
Когда уймутся жадные соски.

Танец 

Играл «Орфея» саксофон. 
Змеился сладкий шепоток… 
Я вся в смущении. А он – 
Держал меня за локоток, 
Читал нескромные стишки, 
И похотливо мёдом тёк 
Лишь в сантиметре от щеки 
Его назойливый намёк. 

Он – педагог: солиден, сед. 
Я – в роли пташки для ловца 
В свои почти пятнадцать лет. 
И танцу не было конца…

Человеку вечно надо, как старательному Знайке, 
Все сравнить, и все измерить, в сантиметрах ли, в локтях.. 
Несравненны и отрадны саксофона ль, балалайки 
Звуки, что приносит ветер, тропка в скошенных полях.

Танец 

Играл «Орфея» саксофон. 
Змеился сладкий шепоток… 
Я вся в смущении. А он – 
Держал меня за локоток, 
Читал нескромные стишки, 
И похотливо мёдом тёк 
Лишь в сантиметре от щеки 
Его назойливый намёк. 

Он – педагог: солиден, сед. 
Я – в роли пташки для ловца 
В свои почти пятнадцать лет. 
И танцу не было конца…

сопрано 

клянёшься каждым сантиметром 
покусанного локтя, 
надувшись самоваром медным, 
что не рванёшься следом. 
и быль и небыль - всё прогоркло. 
но лишь до первого аккорда... 
случайно губ коснётся взгляд, 
и ты готов сорваться в ад, 
и клочья логики летят 
в тартарары и к чёрту, 
и с диска память стёрта. 

переполняя горизонт, 
звучит сопрано-саксофон.

Размер, как известно, вопрос деликатный. 
Скользит «сантиметр» – до ключиц и обратно. 
– Давай-ка, мой сладкий, прикинем фасон. 
На чём ты играешь? Кларнет? 
– Саксофон. 

Концертный костюм – это столько мороки. 
(А мне ещё, кстати, готовить уроки): 
То встань на колено, то локти раздвинь – 
Ну прям статуэтка династии Цинь. 

А лента снуёт деловито по телу, 
Тут кто-то замёрз, а она потеплела. 
Резвится, змея, проползая по мне – 
Картина мелками «Удав на слоне». 

Уж лучше б я стал живописцем, поэтом… 
О БОЖЕ! НА СЦЕНЕ Я БУДУ ВОТ В ЭТОМ? 
Да, круто. Швея, безусловно, талант, 
Но как-то не вяжутся фрак и джаз-банд. 

Янтарные костры или в двух шагах от зимы 

Ало-рыжий, безумный, лихой пожар из листвы облетевшей ещё не стих, 
но зима, над умолкшей землей ворожа, прячет снежные хлопья в сухой горсти. 
Саксофонно звучит моросящий дождь, будто стонет, прощаясь в последний раз, 
ранний холод бесчувственен и толстокож: он не слышит во тьме ни дождя, ни нас – 
не готовых к метельно-седым ночам и беззвёздно-дремотной декабрьской мгле, 
мы испили осенний дурманящий чай, мы познали медовых закатов плен, 
привязались к теплу вечеров цветных, словно пара бездомных и верных псов. – 
В двух шагах от космато-угрюмой зимы, в сантиметре от зимних стальных снегов 
не сумели с тобой, не смогли забыть мятно-яблочный запах счастливых дней, 
шёпот рек да степного тумана клубы́, медный отблеск травы золотых полей. 
Мы по локоть увязли в осенних снах, не поверив морозным сырым ветрам. 
Посмотри: журавлиный косяк в небесах – это осень уходит в далёкий край – 
за моря, за леса, словно в мир иной, так похожий на тот, где ютиться смерть. 
Ты не плачь…потому, что вдвоём суждено нам в последних янтарных кострах 
сгореть.

Всё неизменно в заданной погоде, 
Никто не знает, как спастись от стуж. 
Где по пятам холодный ветер бродит, 
Даёт концерт в подземном переходе 
Отряд из трёх сентиментальных душ. 

Скрипач сродни натурщику Шагала, 
На землю сброшен хаосом комет, 
Поймав печальной музыки начало, 
Рос над собой. Стучащий по цимбалам 
Вступал в борьбу за каждый сантиметр. 

Локтями он стеснял саксофониста, 
А саксофон блистал, как будто нов. 
Всех потрясал в проходе тесном, мглистом, 
Где звук его пронзительно-неистов 
Сигналом был для местных грызунов.

Человеку вечно надо, как старательному Знайке, 
Все сравнить, и все измерить, в сантиметрах ли, в локтях.. 
Несравненны и отрадны саксофона ль, балалайки 
Звуки, что приносит ветер, тропка в скошенных полях.

Танец 

Играл «Орфея» саксофон. 
Змеился сладкий шепоток… 
Я вся в смущении. А он – 
Держал меня за локоток, 
Читал нескромные стишки, 
И похотливо мёдом тёк 
Лишь в сантиметре от щеки 
Его назойливый намёк. 

Он – педагог: солиден, сед. 
Я – в роли пташки для ловца 
В свои почти пятнадцать лет. 
И танцу не было конца…

Инструмент мой размером внушительный: 
В три локтя и один сантиметр! 
А поёт - будто хор небожителей, 
Заменяющий целый оркестр! 
Не смотрите на щёки надутые, 
Не индюк я – крутой музыкант! 
И давно вентелей не попутаю, 
И на музе – аж трижды женат! 
Саксофон – инструмент уважительный! 
Это вам не кларнет в триста грамм! 
Потому он и нравится зрителям, 
Даже слушают джем без программ! 
Инструмент мой размером внушительный: 
В три локтя и один сантиметр! 
А поёт - будто хор небожителей, 
Заменяющий целый оркестр!

Улетал 

.........Ах, упал, упал из рук! 
.........Нос измазал пылью! 
.........Улетел зеленый жук, 
.........Улетел на крыльях. 
...............................А. Барто 

За сантиметром сантиметр 
легко взлетая над землёй, 
манимый в поле сонным ветром, 
под саксофона звук цветной, 
он улетал всё дальше, дальше 
от нежных рук, его поймавших. 

Свободой звонко стрекотали 
стальные крылья-кружева. 
А руки помнили и ждали, 
тепло стараясь удержать, 
тянулись жалобно вдогонку, 
на локте жилка билась тонко. 

И солнце падало в ладошки 
и замирало не дыша, 
свернувшись тихо, словно кошка. 
И лишь ковыль слегка шуршал...

Вечерами в Майами 

Вечерами в Майами никто не сидит в четырёх стенах. 
Над асфальтом дрожащий сироп духоты и пыли, 
и машинные пчёлы жужжат и роятся. На Люммус-Парк 
бенефис вожделеющей плоти. Неукротимо 
сочленяются идиш и спа́нглиш, под са́льсу объятья сжав; 
и гламурные пары парят, не́жа локтем локоть, 
к остывающим пляжам. Струит саксофон сексапильный джаз, 
перемятый песок утомлённо впива́ет похоть. 
Вечерами в Майами повышенный спрос на живой товар, 
в ярлыках – сантиметры окружностей сфер интимных 
и тариф. И нельзя отказать никому – хоть урод, хоть стар. 
Русской водки стакан, и тоска по приволью – мимо… 

А в деревне Приволье старушка живёт – бережёт внучка́. 
И сама пишет письма от дочки майамской, пряча 
под подушку мальцу – пусть от мамки ему будет весточка; 
под иконами шепчет о чём-то и тихо плачет…