Там, где бытовала красота добрый дом - желанный соучастник.
Пальцем тронь и - зазвенит от счастья.
Горками фарфора (просто так).
Вскрикнут половицы, словно та, что была во всем неутолима,
Утеряв молочно-вечный зимник,
Возвратилась приласкать кота.

Заворчит, как старая свекровь, дверь, давно забытыми словами.
Здесь и тут, и там мы целовались
До изнеможенья тела - в кровь.
Ожил дом, он словно слышит нас: смех, игривость женских междометий,
Топот ног - играют наши дети;
За окошком прежняя весна.
Я, опять, вне времени и сна... полночь льет селен неторопливо.
Хладностью небесного обрыва -
Будоражит (так зудит десна ).
Будет до рассвета щекотать - волшебством неоновой долины:
Трогать лапой, мять, смотреть пытливо
Мудрым взглядом лунного кота.
Утром,
с ветки - прянувший зверек,
сотканный из тенькающих перьев,
Бьет окно... Знамением потери.
Кто нас
по иному
назовет?

Есть в книге судеб разные страницы,
от самых светлых до угрюмо-тёмных,
из них иные - гладки, белолицы,
другие - до неведенья затёрты.

Те - кляксами заляпанные густо,
те - тронутые ластиком игриво.
Иным листать ту книгу очень грустно,
иным и вовсе тошно до надрыва.

Я отнесу находку к букинисту.
Старик премудрый правильно рассудит:
пусть за стеклом витрины попылится,
и пусть её никто листать не будет.

Есть в книге судеб разные страницы,
от самых светлых до угрюмо-тёмных,
из них иные - гладки, белолицы,
другие - до неведенья затёрты.

Те - кляксами заляпанные густо,
те - тронутые ластиком игриво.
Иным листать ту книгу очень грустно,
иным и вовсе тошно до надрыва.

Я отнесу находку к букинисту.
Старик премудрый правильно рассудит:
пусть за стеклом витрины попылится,
и пусть её никто листать не будет.

В этой книге, одной на двоих,
В бесконечности жанровой смены
За рассказами следует стих,
За стихом - водевильные сцены...
В ней ещё не прочитана треть,
Или четверть - я точно не знаю.
С нею вместе мы будем стареть,
Потихоньку страницы листая.
О тебе в ней сполна, обо мне
Рассказала Создателя лира...
Мы, как "Мир", что приходит к "Войне",
Где "Война" невозможна без "Мира"...

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

Есть в Книге Судеб и моя страница,
где в символах светил эфемерид
хронаж прошедших дел моих хранится
и каждый миг того, что предстоит…

Взглянуть бы краем глаза в Книгу Судеб,
узнать бы всё, что будет, наперёд,
увидеть (пусть Всевышний не осудит!) –
я выбираю путь, иль Рок ведёт?

Случайно ль выбрал я своих любимых,
что сталось с ними, «если б, да кабы»,
познать хочу те тайные мотивы,
что правят путь мой в виражах Судьбы…

Тогда бы я не мучился напрасно,
хотя уже и так в себе открыл,
что эта жизнь вокруг весьма прекрасна,
постичь пытаюсь жизни скрытый смысл!..

Может быть, есть в Книге Судеб глава обо мне,
пусть небольшая, с картинками и с эпилогом...
Кто-то читал её, кто- то рисунки смотрел,
сравнивал, думал, учил наизусть понемногу.

Кто-то выписывал даты, события на черновик
почерком детским корявым на листике в клетку -
может быть ангел-хранитель, который проник
в тайны небесные, выпив от боли таблетку.

Или, быть может, сама, в полусонном бреду,
я диктовала Вершителю числа и руны...
Нет, я не знаю, не помню... куда-то иду,
перебирая года, как гитарные струны.

Всё бы прочесть о судьбе, и соблазн так велик!
Несколько строк - только почерк совсем незнакомый.
Ангел-хранитель давно потерял черновик.
Набело жизнь написала совсем по-другому...

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

когда уйдёт изнанка света - тень,
в страну черник, исчерченных бумажек,
измятых до микронов промокашек,
источенных донельзя деревень.
когда вода, а, может быть, слеза,
дотла сгорит и превратится в небо.
и улетит в ковылистые степи,
где алые чернеют паруса…

тогда придёт израненная тишь,
наполнит утро ароматом крови,
перевернёт истлевшие подковы
израненная, но живая тишь.
тогда и ты покинешь тихий дом,
и босиком пойдёшь, назло простуде,
услышишь снега хруст,
а может – судеб…
лежащих там надломленным мирком.

когда…

Читаешь книгу... медленно страницы
переворачиваешь, словно шелк персидский,
рассматриваешь перевод стихов шиитских...
Слегка дрожат упругие ресницы.
В сафьяновой обложке - пыль столетий,
в ней будто спрятаны веков прошедших тайны,
Не каждому дано быть приобщенным к знаньям,
только тому, чей путь по жизни светел...
Кого с ума не сводит звон монеты,
и не оставит равнодушным смерть ребенка,
а слезы старика у взорванной избенки
подкатят к горлу грусти ком не в меру.
Написан текст арабской нежной вязью...
А сколько горя может уместить бумага,
и ведома ли в полной мере ей отвага
народа, что исчез в миг, в одночасье...

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

когда уйдёт изнанка света - тень,
в страну черник, исчерченных бумажек,
измятых до микронов промокашек,
источенных донельзя деревень.
когда вода, а, может быть, слеза,
дотла сгорит и превратится в небо.
и улетит в ковылистые степи,
где алые чернеют паруса…

тогда придёт израненная тишь,
наполнит утро ароматом крови,
перевернёт истлевшие подковы
израненная, но живая тишь.
тогда и ты покинешь тихий дом,
и босиком пойдёшь, назло простуде,
услышишь снега хруст,
а может – судеб…
лежащих там надломленным мирком.

когда…

Есть в книге судеб разные страницы,
от самых светлых до угрюмо-тёмных,
из них иные - гладки, белолицы,
другие - до неведенья затёрты.

Те - кляксами заляпанные густо,
те - тронутые ластиком игриво.
Иным листать ту книгу очень грустно,
иным и вовсе тошно до надрыва.

Я отнесу находку к букинисту.
Старик премудрый правильно рассудит:
пусть за стеклом витрины попылится,
и пусть её никто листать не будет.

Где-то заранее выписан план,
Карты судьбы-пути.
Но по сюжету на завтра - туман.
Знать бы, что там найти.
То, что прочитано, в душу легло,
Мир формируя мой.
В облике - время легло на чело,
Двигаясь по прямой,
По циферблату - за шагом шаг...
Строчки-пути, листы.
Главы утрат, обещаний и благ -
Прах: сожжены мосты.
Что там, в остатке скрывает, тая,
Время - мечты? гробы?
Скоро ль закончится книга моя -
Книга моей судьбы?

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

Может быть, есть в Книге Судеб глава обо мне,
пусть небольшая, с картинками и с эпилогом...
Кто-то читал её, кто- то рисунки смотрел,
сравнивал, думал, учил наизусть понемногу.

Кто-то выписывал даты, события на черновик
почерком детским корявым на листике в клетку -
может быть ангел-хранитель, который проник
в тайны небесные, выпив от боли таблетку.

Или, быть может, сама, в полусонном бреду,
я диктовала Вершителю числа и руны...
Нет, я не знаю, не помню... куда-то иду,
перебирая года, как гитарные струны.

Всё бы прочесть о судьбе, и соблазн так велик!
Несколько строк - только почерк совсем незнакомый.
Ангел-хранитель давно потерял черновик.
Набело жизнь написала совсем по-другому...

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

Смотрит и думает: Вот он герой из местных,
Связку гранат готовит врагов бесчестных.
Детство лишает сказок от доброй мамы,
Юность -друзей, любимой, небесной манны.
Время идёт и мальчик готов к бессмертью.
Нет никого не близких не лишних третьих.
Думает. Смотрит. Копается в мыслях ночью -
Парень созрел для подвига, скроен прочно.

Мысли текут потоком от плана к плану.
Каждому по заслугам, а самым-самым
Праведникам, страдальцам, вдвойне воздастся -
Вся под Его очами пасётся паства.

В книгах судьбы ошибок, как соли в море,
Там где должно быть счастье, - одно лишь горе.
Он исправляет строчки лазурью красной,
Будто бы кровью правит, но всё напрасно.
Не успевает. Записей слишком много.

Жаль, что у бога нету другого Бога.

Вот и берётся Сам за своих героев,
Пестует и лелеет, ворчит порою.
Выберет смерть под танком, за правду-матку.
В рай вознесёт страдальца…и всё в порядке.

Всё хорошо. Но правильно ли? Не знаю.
Только хотелось мне хоть немного рая
Не в небесах, земного, и маму с папой
Чтобы пожили больше…вот как-то, так вот.

Может быть, есть в Книге Судеб глава обо мне,
пусть небольшая, с картинками и с эпилогом...
Кто-то читал её, кто- то рисунки смотрел,
сравнивал, думал, учил наизусть понемногу.

Кто-то выписывал даты, события на черновик
почерком детским корявым на листике в клетку -
может быть ангел-хранитель, который проник
в тайны небесные, выпив от боли таблетку.

Или, быть может, сама, в полусонном бреду,
я диктовала Вершителю числа и руны...
Нет, я не знаю, не помню... куда-то иду,
перебирая года, как гитарные струны.

Всё бы прочесть о судьбе, и соблазн так велик!
Несколько строк - только почерк совсем незнакомый.
Ангел-хранитель давно потерял черновик.
Набело жизнь написала совсем по-другому...

Где-то заранее выписан план,
Карты судьбы-пути.
Но по сюжету на завтра - туман.
Знать бы, что там найти.
То, что прочитано, в душу легло,
Мир формируя мой.
В облике - время легло на чело,
Двигаясь по прямой,
По циферблату - за шагом шаг...
Строчки-пути, листы.
Главы утрат, обещаний и благ -
Прах: сожжены мосты.
Что там, в остатке скрывает, тая,
Время - мечты? гробы?
Скоро ль закончится книга моя -
Книга моей судьбы?

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

Есть в книге судеб разные страницы,
от самых светлых до угрюмо-тёмных,
из них иные - гладки, белолицы,
другие - до неведенья затёрты.

Те - кляксами заляпанные густо,
те - тронутые ластиком игриво.
Иным листать ту книгу очень грустно,
иным и вовсе тошно до надрыва.

Я отнесу находку к букинисту.
Старик премудрый правильно рассудит:
пусть за стеклом витрины попылится,
и пусть её никто листать не будет.

Где-то заранее выписан план,
Карты судьбы-пути.
Но по сюжету на завтра - туман.
Знать бы, что там найти.
То, что прочитано, в душу легло,
Мир формируя мой.
В облике - время легло на чело,
Двигаясь по прямой,
По циферблату - за шагом шаг...
Строчки-пути, листы.
Главы утрат, обещаний и благ -
Прах: сожжены мосты.
Что там, в остатке скрывает, тая,
Время - мечты? гробы?
Скоро ль закончится книга моя -
Книга моей судьбы?

когда уйдёт изнанка света - тень,
в страну черник, исчерченных бумажек,
измятых до микронов промокашек,
источенных донельзя деревень.
когда вода, а, может быть, слеза,
дотла сгорит и превратится в небо.
и улетит в ковылистые степи,
где алые чернеют паруса…

тогда придёт израненная тишь,
наполнит утро ароматом крови,
перевернёт истлевшие подковы
израненная, но живая тишь.
тогда и ты покинешь тихий дом,
и босиком пойдёшь, назло простуде,
услышишь снега хруст,
а может – судеб…
лежащих там надломленным мирком.

когда…

Есть в Книге Судеб и моя страница,
где в символах светил эфемерид
хронаж прошедших дел моих хранится
и каждый миг того, что предстоит…

Взглянуть бы краем глаза в Книгу Судеб,
узнать бы всё, что будет, наперёд,
увидеть (пусть Всевышний не осудит!) –
я выбираю путь, иль Рок ведёт?

Случайно ль выбрал я своих любимых,
что сталось с ними, «если б, да кабы»,
познать хочу те тайные мотивы,
что правят путь мой в виражах Судьбы…

Тогда бы я не мучился напрасно,
хотя уже и так в себе открыл,
что эта жизнь вокруг весьма прекрасна,
постичь пытаюсь жизни скрытый смысл!..

Может быть, есть в Книге Судеб глава обо мне,
пусть небольшая, с картинками и с эпилогом...
Кто-то читал её, кто- то рисунки смотрел,
сравнивал, думал, учил наизусть понемногу.

Кто-то выписывал даты, события на черновик
почерком детским корявым на листике в клетку -
может быть ангел-хранитель, который проник
в тайны небесные, выпив от боли таблетку.

Или, быть может, сама, в полусонном бреду,
я диктовала Вершителю числа и руны...
Нет, я не знаю, не помню... куда-то иду,
перебирая года, как гитарные струны.

Всё бы прочесть о судьбе, и соблазн так велик!
Несколько строк - только почерк совсем незнакомый.
Ангел-хранитель давно потерял черновик.
Набело жизнь написала совсем по-другому...

Затянуло бурьяном войны дорожку,
но написано золотом в книге судеб:
сорок первый, опушка, сарай, бомбёжка,
вдалеке до реки бегущие люди.
Тётка бросила маму: ребёнок лишний,
только платьице с тела сняла, сгодится!
А разрывы ложатся всё ближе, ближе,
и темна, глубока той реки водица.
Мост - три жёрдочки тонких, три года - маме.
Это смерть. Никого из бегущих рядом.
В этот час только ангелы понимают,
что с такою историей сделать надо.
У реки - на фарфоровых щёчках пухлых
затихает и меркнет отсвет разрывов -
одинокий ребёнок находит куклу,
кукла кем-то обронена, сиротлива.
Прижимая счастли́во чудо-находку
возвращается мама под кров сарая,
и, присев на солому голою попкой,
вдохновенно с чудесной куклой играет.
Для ребёнка исчезло - война, бомбёжка,
подловатая тётка, испуги взрослых.
Это всё - несерьёзно, всё - понарошку,
это всё передумано будет после.
Вынув хлеб из печи домашний подовый,
партизанских лесов небесную манну,
завернув свою дочку в платок пуховый,
до деревни уносит бабушка маму.
Обрываются с прошлым слепые нити,
послесловий к истории той не будет.
Кукла - маму спасла. А вы говорите,
что бывает случайное в книге судеб

Все страницы в Книге Судеб пусты,
кто заполнит их, если не ты?
Только помни одно - среди них
не бывает страниц черновых.

Может быть, есть в Книге Судеб глава обо мне,
пусть небольшая, с картинками и с эпилогом...
Кто-то читал её, кто- то рисунки смотрел,
сравнивал, думал, учил наизусть понемногу.

Кто-то выписывал даты, события на черновик
почерком детским корявым на листике в клетку -
может быть ангел-хранитель, который проник
в тайны небесные, выпив от боли таблетку.

Или, быть может, сама, в полусонном бреду,
я диктовала Вершителю числа и руны...
Нет, я не знаю, не помню... куда-то иду,
перебирая года, как гитарные струны.

Всё бы прочесть о судьбе, и соблазн так велик!
Несколько строк - только почерк совсем незнакомый.
Ангел-хранитель давно потерял черновик.
Набело жизнь написала совсем по-другому...

Там, где бытовала красота добрый дом - желанный соучастник.
Пальцем тронь и - зазвенит от счастья.
Горками фарфора (просто так).
Вскрикнут половицы, словно та, что была во всем неутолима,
Утеряв молочно-вечный зимник,
Возвратилась приласкать кота.

Заворчит, как старая свекровь, дверь, давно забытыми словами.
Здесь и тут, и там мы целовались
До изнеможенья тела - в кровь.
Ожил дом, он словно слышит нас: смех, игривость женских междометий,
Топот ног - играют наши дети;
За окошком прежняя весна.
Я, опять, вне времени и сна... полночь льет селен неторопливо.
Хладностью небесного обрыва -
Будоражит (так зудит десна ).
Будет до рассвета щекотать - волшебством неоновой долины:
Трогать лапой, мять, смотреть пытливо
Мудрым взглядом лунного кота.
Утром,
с ветки - прянувший зверек,
сотканный из тенькающих перьев,
Бьет окно... Знамением потери.
Кто нас
по иному
назовет?

Смотрит и думает: Вот он герой из местных,
Связку гранат готовит врагов бесчестных.
Детство лишает сказок от доброй мамы,
Юность -друзей, любимой, небесной манны.
Время идёт и мальчик готов к бессмертью.
Нет никого не близких не лишних третьих.
Думает. Смотрит. Копается в мыслях ночью -
Парень созрел для подвига, скроен прочно.

Мысли текут потоком от плана к плану.
Каждому по заслугам, а самым-самым
Праведникам, страдальцам, вдвойне воздастся -
Вся под Его очами пасётся паства.

В книгах судьбы ошибок, как соли в море,
Там где должно быть счастье, - одно лишь горе.
Он исправляет строчки лазурью красной,
Будто бы кровью правит, но всё напрасно.
Не успевает. Записей слишком много.

Жаль, что у бога нету другого Бога.

Вот и берётся Сам за своих героев,
Пестует и лелеет, ворчит порою.
Выберет смерть под танком, за правду-матку.
В рай вознесёт страдальца…и всё в порядке.

Всё хорошо. Но правильно ли? Не знаю.
Только хотелось мне хоть немного рая
Не в небесах, земного, и маму с папой
Чтобы пожили больше…вот как-то, так вот.

Там, где бытовала красота добрый дом - желанный соучастник.
Пальцем тронь и - зазвенит от счастья.
Горками фарфора (просто так).
Вскрикнут половицы, словно та, что была во всем неутолима,
Утеряв молочно-вечный зимник,
Возвратилась приласкать кота.

Заворчит, как старая свекровь, дверь, давно забытыми словами.
Здесь и тут, и там мы целовались
До изнеможенья тела - в кровь.
Ожил дом, он словно слышит нас: смех, игривость женских междометий,
Топот ног - играют наши дети;
За окошком прежняя весна.
Я, опять, вне времени и сна... полночь льет селен неторопливо.
Хладностью небесного обрыва -
Будоражит (так зудит десна ).
Будет до рассвета щекотать - волшебством неоновой долины:
Трогать лапой, мять, смотреть пытливо
Мудрым взглядом лунного кота.
Утром,
с ветки - прянувший зверек,
сотканный из тенькающих перьев,
Бьет окно... Знамением потери.
Кто нас
по иному
назовет?

В этой книге, одной на двоих,
В бесконечности жанровой смены
За рассказами следует стих,
За стихом - водевильные сцены...
В ней ещё не прочитана треть,
Или четверть - я точно не знаю.
С нею вместе мы будем стареть,
Потихоньку страницы листая.
О тебе в ней сполна, обо мне
Рассказала Создателя лира...
Мы, как "Мир", что приходит к "Войне",
Где "Война" невозможна без "Мира"...

Смотрит и думает: Вот он герой из местных,
Связку гранат готовит врагов бесчестных.
Детство лишает сказок от доброй мамы,
Юность -друзей, любимой, небесной манны.
Время идёт и мальчик готов к бессмертью.
Нет никого не близких не лишних третьих.
Думает. Смотрит. Копается в мыслях ночью -
Парень созрел для подвига, скроен прочно.

Мысли текут потоком от плана к плану.
Каждому по заслугам, а самым-самым
Праведникам, страдальцам, вдвойне воздастся -
Вся под Его очами пасётся паства.

В книгах судьбы ошибок, как соли в море,
Там где должно быть счастье, - одно лишь горе.
Он исправляет строчки лазурью красной,
Будто бы кровью правит, но всё напрасно.
Не успевает. Записей слишком много.

Жаль, что у бога нету другого Бога.

Вот и берётся Сам за своих героев,
Пестует и лелеет, ворчит порою.
Выберет смерть под танком, за правду-матку.
В рай вознесёт страдальца…и всё в порядке.

Всё хорошо. Но правильно ли? Не знаю.
Только хотелось мне хоть немного рая
Не в небесах, земного, и маму с папой
Чтобы пожили больше…вот как-то, так вот.

когда уйдёт изнанка света - тень,
в страну черник, исчерченных бумажек,
измятых до микронов промокашек,
источенных донельзя деревень.
когда вода, а, может быть, слеза,
дотла сгорит и превратится в небо.
и улетит в ковылистые степи,
где алые чернеют паруса…

тогда придёт израненная тишь,
наполнит утро ароматом крови,
перевернёт истлевшие подковы
израненная, но живая тишь.
тогда и ты покинешь тихий дом,
и босиком пойдёшь, назло простуде,
услышишь снега хруст,
а может – судеб…
лежащих там надломленным мирком.

когда…

Может быть, есть в Книге Судеб глава обо мне,
пусть небольшая, с картинками и с эпилогом...
Кто-то читал её, кто- то рисунки смотрел,
сравнивал, думал, учил наизусть понемногу.

Кто-то выписывал даты, события на черновик
почерком детским корявым на листике в клетку -
может быть ангел-хранитель, который проник
в тайны небесные, выпив от боли таблетку.

Или, быть может, сама, в полусонном бреду,
я диктовала Вершителю числа и руны...
Нет, я не знаю, не помню... куда-то иду,
перебирая года, как гитарные струны.

Всё бы прочесть о судьбе, и соблазн так велик!
Несколько строк - только почерк совсем незнакомый.
Ангел-хранитель давно потерял черновик.
Набело жизнь написала совсем по-другому...

Там, где бытовала красота добрый дом - желанный соучастник.
Пальцем тронь и - зазвенит от счастья.
Горками фарфора (просто так).
Вскрикнут половицы, словно та, что была во всем неутолима,
Утеряв молочно-вечный зимник,
Возвратилась приласкать кота.

Заворчит, как старая свекровь, дверь, давно забытыми словами.
Здесь и тут, и там мы целовались
До изнеможенья тела - в кровь.
Ожил дом, он словно слышит нас: смех, игривость женских междометий,
Топот ног - играют наши дети;
За окошком прежняя весна.
Я, опять, вне времени и сна... полночь льет селен неторопливо.
Хладностью небесного обрыва -
Будоражит (так зудит десна ).
Будет до рассвета щекотать - волшебством неоновой долины:
Трогать лапой, мять, смотреть пытливо
Мудрым взглядом лунного кота.
Утром,
с ветки - прянувший зверек,
сотканный из тенькающих перьев,
Бьет окно... Знамением потери.
Кто нас
по иному
назовет?