И нов, и стар в моей орбите 
Маршрут – вечерний променад: 
Мир неожиданных открытий 
В иной шкале координат. 

Когда времён сотрутся грани, 
Дома – темны, слова – пусты, - 
Вези меня, трамвай желаний, 
По зыбким улочкам мечты 

В поля иллюзий и мистерий. 
Там, впереди, Версаля пыль. 
За поворотом – воздух прерий, 
Сомбреро-солнце и ковыль. 

Там зримо всё и без подделки. 
Оставить след не премину, 
Переведу на рельсах стрелки 
И – в Парк. Заслуженно - ко сну.

Так неожиданно – время седых королев. 
Дикие бледные пчёлы слетелись под вечер. 
Чалое кружево саваном с мёртвых дерев 
Падает, па-де-де, па… на сутулые плечи. 

Сносит позёмкой вороний простуженный грай. 
Сплин и хандра – пополам со швейцарским глинтвейном. 
Выцвели краски, и только упрямый трамвай 
Звонко бодрится, кружа по безлюдным аллеям. 

Зимних остудных созвездий взошли табуны, 
Снуро бредут по туманам заоблачных прерий. 
В полночь пробили песочные склянки луны 
Мёртвый сезон одиночества... Верю? – Не верю…

Наблюдал я дивную картину 
В прерии на юге Аргентины, 
Нет, простите, в штате Орегон: 
Два мустанга очень диких видом, 
Красочно воспетые Майн Ридом, 
За собою волокли вагон... 
В этом неожиданном пассаже 
Крик ковбоя не расслышал даже: 
"Отойди, любезный, не зевай!" 
Но, когда я рельс заметил тонкий, 
Осенило: "Так ведь это конка!", 
То есть, хоть немного, но трамвай...

Подчас неожиданность в жизни бывает:
Галопом лечу я простором без края
И даже пришпорить не смею коня,
Ведь прерию знает он лучше меня,
И место, как в детстве по фильмам известно
В стране с непонятным названием «Вестерн».
В крови разливается адреналин:
Свободен! И я на планете один!
И, кажется, в мире всё просто и ясно,
Но чую: меня поджидает опасность…

Вот мчится, меня настигая, печаль,
Сперва очень нежно коснулась плеча,
А после трясёт, даже в спину толкает…
Проснулся – я еду в обычном трамвае.

Судьба надо мною смеялась, плутовка:
Проспал я, конечно, свою остановку… 

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

Летят над прерией трамваи,
пугая птиц звенящим граем,
индеец трубку набивает,
индейцу хорошо.

Индейцу было одиноко,
но брат с далёкой Ориноко
прислал каннабиса и коки.
Индейцу хорошо.

И вьётся дымка над вигвамом,
а в телевизоре программа
про зубров, там индейца мама,
ей тоже хорошо.

Трамваи дальше полетели,
а зубры разломали телек,
припёрлась тёща на неделю.
Неожиданно.

По прериям, по выжженным степям,
По углям неостывшим и гвоздям,
На цыпочках, сбивая пальцы в кровь,
Не чувствуя объятия ветров,
Пройду я за тобой немало миль.
Немало лет. Возьми меня!
Возьми!
Возьми назло потрепанной судьбе,
Назло смертям, чертям. Назло себе!
Не говори не нужных горьких слов,
Про то, что неожиданна любовь,
Про «то да сё», что беден, сероват,
Что водишь не машину, а трамвай,
Что тыщу лет без ласки и семьи.
Не отвергай меня! Возьми меня!
Возьми! 

Так неожиданно – время седых королев. 
Дикие бледные пчёлы слетелись под вечер. 
Чалое кружево саваном с мёртвых дерев 
Падает, па-де-де, па… на сутулые плечи. 

Сносит позёмкой вороний простуженный грай. 
Сплин и хандра – пополам со швейцарским глинтвейном. 
Выцвели краски, и только упрямый трамвай 
Звонко бодрится, кружа по безлюдным аллеям. 

Зимних остудных созвездий взошли табуны, 
Снуро бредут по туманам заоблачных прерий. 
В полночь пробили песочные склянки луны 
Мёртвый сезон одиночества... Верю? – Не верю…

И нов, и стар в моей орбите 
Маршрут – вечерний променад: 
Мир неожиданных открытий 
В иной шкале координат. 

Когда времён сотрутся грани, 
Дома – темны, слова – пусты, - 
Вези меня, трамвай желаний, 
По зыбким улочкам мечты 

В поля иллюзий и мистерий. 
Там, впереди, Версаля пыль. 
За поворотом – воздух прерий, 
Сомбреро-солнце и ковыль. 

Там зримо всё и без подделки. 
Оставить след не премину, 
Переведу на рельсах стрелки 
И – в Парк. Заслуженно - ко сну.

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

В плену глубины подсознания
на мель сел трамвайчик речной:
отправиться в дальнее плаванье
привычною стало мечтой –
такой романтично-несбыточной,
в которой трамвайчик увяз…
в простор тянет океанический,
в клубок атлантических трасс.
От Африки и до Америки
ходил бы… а в речке зачах.
Морские пампасы и прерии
ласкают, но только в мечтах.
Трамвайчик… Гудок… Расписание…
И вся неожиданность в том,
что грянет внезапно списание
в ржавеющий металлолом. 

Как неожиданно-трамвайно мы познакомились вчера. 
Рассвет – почти провинциальный – я необдуманно встречал 
не в холостяцкой душной келье, среди скопившихся проблем, 
а в тишине московских прерий… Нашёл и я родной тотем…

И нов, и стар в моей орбите 
Маршрут – вечерний променад: 
Мир неожиданных открытий 
В иной шкале координат. 

Когда времён сотрутся грани, 
Дома – темны, слова – пусты, - 
Вези меня, трамвай желаний, 
По зыбким улочкам мечты 

В поля иллюзий и мистерий. 
Там, впереди, Версаля пыль. 
За поворотом – воздух прерий, 
Сомбреро-солнце и ковыль. 

Там зримо всё и без подделки. 
Оставить след не премину, 
Переведу на рельсах стрелки 
И – в Парк. Заслуженно - ко сну.

Наблюдал я дивную картину 
В прерии на юге Аргентины, 
Нет, простите, в штате Орегон: 
Два мустанга очень диких видом, 
Красочно воспетые Майн Ридом, 
За собою волокли вагон... 
В этом неожиданном пассаже 
Крик ковбоя не расслышал даже: 
"Отойди, любезный, не зевай!" 
Но, когда я рельс заметил тонкий, 
Осенило: "Так ведь это конка!", 
То есть, хоть немного, но трамвай...

По прериям, по выжженным степям,
По углям неостывшим и гвоздям,
На цыпочках, сбивая пальцы в кровь,
Не чувствуя объятия ветров,
Пройду я за тобой немало миль.
Немало лет. Возьми меня!
Возьми!
Возьми назло потрепанной судьбе,
Назло смертям, чертям. Назло себе!
Не говори не нужных горьких слов,
Про то, что неожиданна любовь,
Про «то да сё», что беден, сероват,
Что водишь не машину, а трамвай,
Что тыщу лет без ласки и семьи.
Не отвергай меня! Возьми меня!
Возьми! 

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

В плену глубины подсознания
на мель сел трамвайчик речной:
отправиться в дальнее плаванье
привычною стало мечтой –
такой романтично-несбыточной,
в которой трамвайчик увяз…
в простор тянет океанический,
в клубок атлантических трасс.
От Африки и до Америки
ходил бы… а в речке зачах.
Морские пампасы и прерии
ласкают, но только в мечтах.
Трамвайчик… Гудок… Расписание…
И вся неожиданность в том,
что грянет внезапно списание
в ржавеющий металлолом. 

Как неожиданно-трамвайно мы познакомились вчера. 
Рассвет – почти провинциальный – я необдуманно встречал 
не в холостяцкой душной келье, среди скопившихся проблем, 
а в тишине московских прерий… Нашёл и я родной тотем…

Подчас неожиданность в жизни бывает:
Галопом лечу я простором без края
И даже пришпорить не смею коня,
Ведь прерию знает он лучше меня,
И место, как в детстве по фильмам известно
В стране с непонятным названием «Вестерн».
В крови разливается адреналин:
Свободен! И я на планете один!
И, кажется, в мире всё просто и ясно,
Но чую: меня поджидает опасность…

Вот мчится, меня настигая, печаль,
Сперва очень нежно коснулась плеча,
А после трясёт, даже в спину толкает…
Проснулся – я еду в обычном трамвае.

Судьба надо мною смеялась, плутовка:
Проспал я, конечно, свою остановку… 

По прериям, по выжженным степям,
По углям неостывшим и гвоздям,
На цыпочках, сбивая пальцы в кровь,
Не чувствуя объятия ветров,
Пройду я за тобой немало миль.
Немало лет. Возьми меня!
Возьми!
Возьми назло потрепанной судьбе,
Назло смертям, чертям. Назло себе!
Не говори не нужных горьких слов,
Про то, что неожиданна любовь,
Про «то да сё», что беден, сероват,
Что водишь не машину, а трамвай,
Что тыщу лет без ласки и семьи.
Не отвергай меня! Возьми меня!
Возьми! 

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

В плену глубины подсознания
на мель сел трамвайчик речной:
отправиться в дальнее плаванье
привычною стало мечтой –
такой романтично-несбыточной,
в которой трамвайчик увяз…
в простор тянет океанический,
в клубок атлантических трасс.
От Африки и до Америки
ходил бы… а в речке зачах.
Морские пампасы и прерии
ласкают, но только в мечтах.
Трамвайчик… Гудок… Расписание…
И вся неожиданность в том,
что грянет внезапно списание
в ржавеющий металлолом. 

Как неожиданно-трамвайно мы познакомились вчера. 
Рассвет – почти провинциальный – я необдуманно встречал 
не в холостяцкой душной келье, среди скопившихся проблем, 
а в тишине московских прерий… Нашёл и я родной тотем…

Так неожиданно – время седых королев. 
Дикие бледные пчёлы слетелись под вечер. 
Чалое кружево саваном с мёртвых дерев 
Падает, па-де-де, па… на сутулые плечи. 

Сносит позёмкой вороний простуженный грай. 
Сплин и хандра – пополам со швейцарским глинтвейном. 
Выцвели краски, и только упрямый трамвай 
Звонко бодрится, кружа по безлюдным аллеям. 

Зимних остудных созвездий взошли табуны, 
Снуро бредут по туманам заоблачных прерий. 
В полночь пробили песочные склянки луны 
Мёртвый сезон одиночества... Верю? – Не верю…

Подчас неожиданность в жизни бывает:
Галопом лечу я простором без края
И даже пришпорить не смею коня,
Ведь прерию знает он лучше меня,
И место, как в детстве по фильмам известно
В стране с непонятным названием «Вестерн».
В крови разливается адреналин:
Свободен! И я на планете один!
И, кажется, в мире всё просто и ясно,
Но чую: меня поджидает опасность…

Вот мчится, меня настигая, печаль,
Сперва очень нежно коснулась плеча,
А после трясёт, даже в спину толкает…
Проснулся – я еду в обычном трамвае.

Судьба надо мною смеялась, плутовка:
Проспал я, конечно, свою остановку… 

По прериям, по выжженным степям,
По углям неостывшим и гвоздям,
На цыпочках, сбивая пальцы в кровь,
Не чувствуя объятия ветров,
Пройду я за тобой немало миль.
Немало лет. Возьми меня!
Возьми!
Возьми назло потрепанной судьбе,
Назло смертям, чертям. Назло себе!
Не говори не нужных горьких слов,
Про то, что неожиданна любовь,
Про «то да сё», что беден, сероват,
Что водишь не машину, а трамвай,
Что тыщу лет без ласки и семьи.
Не отвергай меня! Возьми меня!
Возьми! 

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

Летят над прерией трамваи,
пугая птиц звенящим граем,
индеец трубку набивает,
индейцу хорошо.

Индейцу было одиноко,
но брат с далёкой Ориноко
прислал каннабиса и коки.
Индейцу хорошо.

И вьётся дымка над вигвамом,
а в телевизоре программа
про зубров, там индейца мама,
ей тоже хорошо.

Трамваи дальше полетели,
а зубры разломали телек,
припёрлась тёща на неделю.
Неожиданно.

По прериям, по выжженным степям,
По углям неостывшим и гвоздям,
На цыпочках, сбивая пальцы в кровь,
Не чувствуя объятия ветров,
Пройду я за тобой немало миль.
Немало лет. Возьми меня!
Возьми!
Возьми назло потрепанной судьбе,
Назло смертям, чертям. Назло себе!
Не говори не нужных горьких слов,
Про то, что неожиданна любовь,
Про «то да сё», что беден, сероват,
Что водишь не машину, а трамвай,
Что тыщу лет без ласки и семьи.
Не отвергай меня! Возьми меня!
Возьми! 

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

И нов, и стар в моей орбите 
Маршрут – вечерний променад: 
Мир неожиданных открытий 
В иной шкале координат. 

Когда времён сотрутся грани, 
Дома – темны, слова – пусты, - 
Вези меня, трамвай желаний, 
По зыбким улочкам мечты 

В поля иллюзий и мистерий. 
Там, впереди, Версаля пыль. 
За поворотом – воздух прерий, 
Сомбреро-солнце и ковыль. 

Там зримо всё и без подделки. 
Оставить след не премину, 
Переведу на рельсах стрелки 
И – в Парк. Заслуженно - ко сну.

Наблюдал я дивную картину 
В прерии на юге Аргентины, 
Нет, простите, в штате Орегон: 
Два мустанга очень диких видом, 
Красочно воспетые Майн Ридом, 
За собою волокли вагон... 
В этом неожиданном пассаже 
Крик ковбоя не расслышал даже: 
"Отойди, любезный, не зевай!" 
Но, когда я рельс заметил тонкий, 
Осенило: "Так ведь это конка!", 
То есть, хоть немного, но трамвай...

Подчас неожиданность в жизни бывает:
Галопом лечу я простором без края
И даже пришпорить не смею коня,
Ведь прерию знает он лучше меня,
И место, как в детстве по фильмам известно
В стране с непонятным названием «Вестерн».
В крови разливается адреналин:
Свободен! И я на планете один!
И, кажется, в мире всё просто и ясно,
Но чую: меня поджидает опасность…

Вот мчится, меня настигая, печаль,
Сперва очень нежно коснулась плеча,
А после трясёт, даже в спину толкает…
Проснулся – я еду в обычном трамвае.

Судьба надо мною смеялась, плутовка:
Проспал я, конечно, свою остановку… 

Так неожиданно – время седых королев. 
Дикие бледные пчёлы слетелись под вечер. 
Чалое кружево саваном с мёртвых дерев 
Падает, па-де-де, па… на сутулые плечи. 

Сносит позёмкой вороний простуженный грай. 
Сплин и хандра – пополам со швейцарским глинтвейном. 
Выцвели краски, и только упрямый трамвай 
Звонко бодрится, кружа по безлюдным аллеям. 

Зимних остудных созвездий взошли табуны, 
Снуро бредут по туманам заоблачных прерий. 
В полночь пробили песочные склянки луны 
Мёртвый сезон одиночества... Верю? – Не верю…

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

Так неожиданно – время седых королев. 
Дикие бледные пчёлы слетелись под вечер. 
Чалое кружево саваном с мёртвых дерев 
Падает, па-де-де, па… на сутулые плечи. 

Сносит позёмкой вороний простуженный грай. 
Сплин и хандра – пополам со швейцарским глинтвейном. 
Выцвели краски, и только упрямый трамвай 
Звонко бодрится, кружа по безлюдным аллеям. 

Зимних остудных созвездий взошли табуны, 
Снуро бредут по туманам заоблачных прерий. 
В полночь пробили песочные склянки луны 
Мёртвый сезон одиночества... Верю? – Не верю…

И нов, и стар в моей орбите 
Маршрут – вечерний променад: 
Мир неожиданных открытий 
В иной шкале координат. 

Когда времён сотрутся грани, 
Дома – темны, слова – пусты, - 
Вези меня, трамвай желаний, 
По зыбким улочкам мечты 

В поля иллюзий и мистерий. 
Там, впереди, Версаля пыль. 
За поворотом – воздух прерий, 
Сомбреро-солнце и ковыль. 

Там зримо всё и без подделки. 
Оставить след не премину, 
Переведу на рельсах стрелки 
И – в Парк. Заслуженно - ко сну.

Подчас неожиданность в жизни бывает:
Галопом лечу я простором без края
И даже пришпорить не смею коня,
Ведь прерию знает он лучше меня,
И место, как в детстве по фильмам известно
В стране с непонятным названием «Вестерн».
В крови разливается адреналин:
Свободен! И я на планете один!
И, кажется, в мире всё просто и ясно,
Но чую: меня поджидает опасность…

Вот мчится, меня настигая, печаль,
Сперва очень нежно коснулась плеча,
А после трясёт, даже в спину толкает…
Проснулся – я еду в обычном трамвае.

Судьба надо мною смеялась, плутовка:
Проспал я, конечно, свою остановку… 

Летят над прерией трамваи,
пугая птиц звенящим граем,
индеец трубку набивает,
индейцу хорошо.

Индейцу было одиноко,
но брат с далёкой Ориноко
прислал каннабиса и коки.
Индейцу хорошо.

И вьётся дымка над вигвамом,
а в телевизоре программа
про зубров, там индейца мама,
ей тоже хорошо.

Трамваи дальше полетели,
а зубры разломали телек,
припёрлась тёща на неделю.
Неожиданно.

Как неожиданно-трамвайно мы познакомились вчера. 
Рассвет – почти провинциальный – я необдуманно встречал 
не в холостяцкой душной келье, среди скопившихся проблем, 
а в тишине московских прерий… Нашёл и я родной тотем…

И нов, и стар в моей орбите 
Маршрут – вечерний променад: 
Мир неожиданных открытий 
В иной шкале координат. 

Когда времён сотрутся грани, 
Дома – темны, слова – пусты, - 
Вези меня, трамвай желаний, 
По зыбким улочкам мечты 

В поля иллюзий и мистерий. 
Там, впереди, Версаля пыль. 
За поворотом – воздух прерий, 
Сомбреро-солнце и ковыль. 

Там зримо всё и без подделки. 
Оставить след не премину, 
Переведу на рельсах стрелки 
И – в Парк. Заслуженно - ко сну.

Наблюдал я дивную картину 
В прерии на юге Аргентины, 
Нет, простите, в штате Орегон: 
Два мустанга очень диких видом, 
Красочно воспетые Майн Ридом, 
За собою волокли вагон... 
В этом неожиданном пассаже 
Крик ковбоя не расслышал даже: 
"Отойди, любезный, не зевай!" 
Но, когда я рельс заметил тонкий, 
Осенило: "Так ведь это конка!", 
То есть, хоть немного, но трамвай...

Как неожиданно-трамвайно мы познакомились вчера. 
Рассвет – почти провинциальный – я необдуманно встречал 
не в холостяцкой душной келье, среди скопившихся проблем, 
а в тишине московских прерий… Нашёл и я родной тотем…

Так неожиданно – время седых королев. 
Дикие бледные пчёлы слетелись под вечер. 
Чалое кружево саваном с мёртвых дерев 
Падает, па-де-де, па… на сутулые плечи. 

Сносит позёмкой вороний простуженный грай. 
Сплин и хандра – пополам со швейцарским глинтвейном. 
Выцвели краски, и только упрямый трамвай 
Звонко бодрится, кружа по безлюдным аллеям. 

Зимних остудных созвездий взошли табуны, 
Снуро бредут по туманам заоблачных прерий. 
В полночь пробили песочные склянки луны 
Мёртвый сезон одиночества... Верю? – Не верю…

Летят над прерией трамваи,
пугая птиц звенящим граем,
индеец трубку набивает,
индейцу хорошо.

Индейцу было одиноко,
но брат с далёкой Ориноко
прислал каннабиса и коки.
Индейцу хорошо.

И вьётся дымка над вигвамом,
а в телевизоре программа
про зубров, там индейца мама,
ей тоже хорошо.

Трамваи дальше полетели,
а зубры разломали телек,
припёрлась тёща на неделю.
Неожиданно.

…он пришёл, как желудочный спазм, неожиданно, к ужину.
И нелепую шляпу не зная куда положить,
междометия вяло жевал в коридоре сконфуженно,
этот вовсе ненужный мне дяденька, мамин жених.

Толстоват, лысоват, и одышка бизона из прерии,
москвичо́к допотопный, шесть соток, зарплата – не ах.
Мама-мама, зачем же ты платья-то все перемеряла,
и помаду любимую пальцами трёшь на губах?

Разве плохо вдвоём? Если лысый бизон тут останется,
я в окошко открытое выпрыгну, ты так и знай!
Мне плевать, что «хороший», плевать, что «не жадный, не пьяница»,
пусть уходит, пока не уехал последний трамвай…

…мама, сам я не знал, что люблю тебя жгуче и ревностно,
и твоё одиночество я не считал за беду.
Мама-мама, прости! …пусть живёт. Да куда ж ему деться-то?
Вон пыхтит на скамейке, не плачь, я схожу – приведу. 

В плену глубины подсознания
на мель сел трамвайчик речной:
отправиться в дальнее плаванье
привычною стало мечтой –
такой романтично-несбыточной,
в которой трамвайчик увяз…
в простор тянет океанический,
в клубок атлантических трасс.
От Африки и до Америки
ходил бы… а в речке зачах.
Морские пампасы и прерии
ласкают, но только в мечтах.
Трамвайчик… Гудок… Расписание…
И вся неожиданность в том,
что грянет внезапно списание
в ржавеющий металлолом. 

В плену глубины подсознания
на мель сел трамвайчик речной:
отправиться в дальнее плаванье
привычною стало мечтой –
такой романтично-несбыточной,
в которой трамвайчик увяз…
в простор тянет океанический,
в клубок атлантических трасс.
От Африки и до Америки
ходил бы… а в речке зачах.
Морские пампасы и прерии
ласкают, но только в мечтах.
Трамвайчик… Гудок… Расписание…
И вся неожиданность в том,
что грянет внезапно списание
в ржавеющий металлолом. 

Как неожиданно-трамвайно мы познакомились вчера. 
Рассвет – почти провинциальный – я необдуманно встречал 
не в холостяцкой душной келье, среди скопившихся проблем, 
а в тишине московских прерий… Нашёл и я родной тотем…